— А там увидим — с чего начать… Начало, как тебе известно, уже есть, и довольно основательное. Будем работу продолжать с конца августа, учитывая точно время года, места сражений и даже погоду, при какой происходили события. Историческая точность прежде всего, — сказал художник, гостеприимно усаживая новоявленного «Бонапарта» за стол.

Натурщик Филиппов подсел к углу стола и принялся за еду. Верещагин, оставляя его одного, сказал:

— Подкармливайся, не стесняйся… Хочешь иметь наполеоновское брюшко — ешь, закругляйся и поменьше употребляй водочки.

Верещагин вышел на крыльцо посмотреть — в целости ли доставил Иван с вокзала багаж. Работник развязывал вощи и, не приметив хозяина, ворчал:

— И умный, кажись, мужик наш Василий-то Васильич, а для чего такую обузу вез за тыщу верст! Какие-то одежины, ризы, чучело птичье… Бураки берестяные — что за посудина? Или, к слову, эта вот скамейка… Экая невидаль! И к такой дряни ярлык приклеен, дескать, тоже багаж и вещь, стало быть… А куда ее? В печку?.. Чудак, право! В сад поставить? Да кто на такую замухрышку сядет? Дай ты мне доски да гвозди — я те такую разве смастерю! Игрушечку сделаю, а ты мне за это на гулянку рублишко прикинь к жалованью… Да этой скамейке сто лет в субботу! Тьфу!

Верещагин показался из-за косяка:

— Кого ты, Ванюшка, пробираешь?

— Да вот… скамейка, Василий Васильич… Зачем такую было брать? Поди-ка, провоз трешницы стоил?

— Не дешевле. Да одному попу на Двине двадцать пять рублей заплатил за эту скамейку.

— Господи, — сказал с огорчением работник. — Известное дело, попы — народ жадный, они хоть и все полсотни возьмут… А вы-то что, выпивши разве были? За что это четвертной билет кидать! Да на эти деньги я бы в Бородине коровенку купил!

— Правильно, коровенку, — по-хозяйски согласился Верещагин. — Мог бы я и не давать столько, да уж очень обрадовался этой вещичке. И не сто ей лет, а целых двести! При Петре Первом делали: резьба, рисунок — глянь какой! Неси-ка ее осторожно ко мне в мастерскую. А всё прочее — в чулан.

Прошло несколько дней после возвращения Верещагина с Севера.

Второго сентября рано утром, как только солнце позолотило главы и купола московских церквей, он на своем коне, запряженном в телегу, выехал на Поклонную гору. Повозничал работник Иван. Хозяин сидел на мягком, набитом сеном куле и придерживал ящик с красками и палитрой. Иногда он оглядывался на Петра Филиппова и ухмылялся. Тот, одетый под Наполеона — в серый сюртук и треугольную шляпу, сидел на облучке телеги и, свесив ноги, побрякивая шпорами, уныло пел:

Зачем я шел к тебе, Россия, Европу всю держа в руках. Теперь с поникшей головою Стою на крепостных стенах. И мною созданное войско Погибнет здесь среди снегов…

Встречные москвичи с удивлением смотрели на ряженого под Бонапарта седока и терялись в догадках: «Что это за артист? Куда его везут?»

На Поклонной горе Верещагин поставил складную табуретку, мольберт с холстом, натянутым на подрамник, приготовил краски на палитре и приступил к делу.

— Сегодня, Петро, я буду рисовать твою «наполеоновскую» спину. Вот так и стой, лицом к Москве, спиной ко мне… А ты, Ванюша, чтобы целый день не бездельничать, поезжай до шести часов вечера за трибами.

Загремела по скату с горы телега на железном ходу. Весело посвистывая, Иван поехал в грибные подмосковные березовые рощи. Верещагин взялся за кисть. Сделал несколько мазков. Розоватое, тонкое, словно кисейное, марево появилось на полотне. Таков должен быть фон картины. Впереди белокаменная столица, в центре картины, спиной к зрителю, ожидающий депутации бояр Наполеон. Слева от него, с подгорья спускаются войска. Они приветствуют императора, а он ждет и ждет ключей от Москвы…

— Представь себе, Петро, что ты — великий завоеватель и такой же злодей. Вся Москва у твоих ног, и ты ждешь чествования со стороны покоренных москвичей… Таким ты мне нужен сейчас. И даже чтобы спина твоя выражала те самые настроения, которые охватили Наполеона при виде сказочного зрелища — таинственной и загадочной Москвы.

— Нет, Василий Васильевич, не могу себя представить таким дьяволом, — возразил Филиппов. — И какой черт уродил меня лицом в него — проливателя народной крови!.. Ужели в самом деле я на него так похож?

— С французскими портретами Наполеона ты имеешь полное сходство, — подтвердил Верещагин. — Да, в этот самый день, восемьдесят два года назад, стоял здесь гордый, преисполненный величия Бонапарт. Но ты — грамотный, Петро, помнишь, что у Пушкина в его «Онегине» сказано об этом тягостном для России времени? — и Верещагин, не отвлекаясь от работы, наизусть прочел:

…Напрасно ждал Наполеон, Последним счастьем упоенный, Москвы коленопреклоненной С ключами старого Кремля; Нет, не пошла Москва моя К нему с повинной головою…

А бояре с ключами так и не вышли сюда на Поклонную.