В результате сразу после этой атаки установился полный беспорядок. В ближайшем тылу никто не знал, что происходит рядом и где находится противник{1629}. Дивизия получила прозвище «орловские рысаки». Для того, чтобы дух и боевая ценность этих войск изменялась к лучшему, нужно было время. После Ляояна Куропаткин отправил ген.-м. М. С. Столицу наводить порядок в 54-й пехотной дивизии. Тот поначалу ужаснулся. В конце августа 1904 задача показалась ему почти неразрешимой: «Я думаю, что подчиненные говорят: вот собаку прислали! Но могу уверить, что не быть собакой прямо невозможно: офицеры ничего не знают и знать не хотят; нижние чины почти все запасные и при том старших сроков службы; одним словом, это не русские войска… Понемногу начинаю приводить в христианскую веру, но очень трудно»{1630}. Но чуть более чем через месяц, слаженная, хорошо подготовленная и привыкшая к необычным для себя условиям борьбы дивизия оказалась способной наступать, не считаясь с потерями{1631}.

А пока что высоты перед копями были заняты спешенной кавалерией отряда ген.-л. А. В. Самсонова — 19 сотен и 6 орудий. Вместо прикрытия флангов, отряд вынужден был оборонять стратегически важные позиции от атак японской пехоты. До вечера Самсонов продержался, а потом вынужден был отойти — оказавшись без прикрытия с флангов он сам оказался обойден{1632}. Так в результате массы ошибок, сделанных на разном уровне, были потеряны янтайские угольные копи и важные позиции в горном районе, которые Куропаткин считал основой для своего контрудара{1633}. После известий о провале Орлова он думал уже об отступлении{1634}. Левый фланг и тыл русской армии остался необеспеченным от возможного удара противника. Сибирские стрелки, подошедшие после разгрома Орлова, вышли на равнину, над которой господствовала горная цепь, занятая японской пехотой{1635}.

Янтайские высоты находились всего в 12 верстах от Мандаринской и железной дорог, их потеря сразу же поставила под угрозу коммуникации русской армии{1636}. Станцию Янтай удалось отстоять лишь благодаря усилиям I Сибирского Армейского корпуса{1637}. Штакельберг получил весьма «куропаткинское» указание — занять и оборонять станцию, «насколько возможно, не принимая боя с превосходными силами»{1638}. Не смотря на такие рекомендации японцы так и не смогли осуществить глубокий прорыв и отрезать Маньчжурскую армию от железной дороги. Исключительно интенсивные бои и растянутые коммуникации привели к тому, что запасы снарядов у японцев были исчерпаны. Огромную помощь сибирякам оказала артиллерия. К 1 сентября около 100 скорострельных орудий громили позиции противника{1639}.

Расход боеприпасов полевой артиллерией был невиданно высок, оставшийся в Ляояне запас — около 26 тыс. снарядов — был израсходован, установить объем запаса в парках при постоянном передвижении не представлялось возможным. Рассчитывать на успешное сопротивление Штакельберга в дальнейшем было также нельзя, он уже начал отступать. Корпус нуждался в поддержке, резервов у Куропаткина не было{1640}. Положение Куроки оставалось непростым и могло стать весьма сложным, но только в случае высокого уровня управления русскими войсками. Понимая сложность обстановки, Ойяма усилил давление на русскую оборону. Японские атаки были отбиты по всему фронту, но в этой обстановке Куропаткин, опасаясь за свой левый фланг и считая запас снарядов для своей артиллерии недостаточным (Командующий армией был потрясен расходом снарядов, некоторые орудия сделали по 800 выстрелов вместо планируемых 400, а ожидаемые поезда со 160 000 снарядов не успели подойти) отменил собственное распоряжение, и ночью 21 августа(3 сентября) приказал отступать{1641}. Армия должна была идти к Мукдену, чтобы «там собраться, укоплектоваться и идти вперед»{1642}.

Это было тяжелое решение. В ходе боя Куропаткин не раз уже менял задачи, только что поставленные перед войсками, что приводило к неизбежной путанице{1643}. Теперь перед штабом командующего возникла гигантская задача эвакуации города, на станции которого из 7 путей 5 были забиты санитарными поездами и неразгруженными вагонами. 5 тыс. таких вагонов было направлено в Мукден{1644}. Как отмечал П. А. Половцов, «…наша победа под Ляояном превратилась в поражение. Никогда больше у него (Куропаткина. — А.О.) не было такой возможности, и никогда больше Маньчжурская армия воевала также хорошо, как она это сделала под Ляояном. Армия потеряла веру в своего Главнокомандующего»{1645}. Те, кто продолжать верить в него, верили, все с большей силой ожидая перелома, который так и не наступил{1646}. Вообще, это свидетельство показательно прежде всего для понимания настроений офицерской среды. Более всего подвержена панике была наиболее образованная часть армии. При отступлении от Ляояна один из офицеров Генерального штаба, глядя на необозримую вереницу обозов, уходившую до горизонта, постоянно твердил: «Посмотрите, посмотрите… Ведь это Седан…»{1647}.