На самом деле движение на север было организовано без суматохи и путаницы{1648}. При отходе к Ляояну с плацдарма на Главной позиции войска уничтожали мосты и переправы через Тайдзыхе, эвакуировались понтонные парки{1649}. Отступление в сложившихся условиях создавало значительную угрозу для обоза и артиллерии, однако в ночь с 22 на 23 августа (с 4 на 5 сентября) русские войска стали отходить на Мукден{1650}. К 13.30 23 августа(5 сентября) были вывезены все раненые, подвижной состав, телеграфное имущество, железнодорожные войска и саперы приступили к разбору стрелок. В полдень японцы начали обстреливать станцию{1651}. Появились признаки паники, но кризис был быстро преодолен. Весьма важным было и то, что при отходе сохранялись единые соединения и части, которые находились под руководством известных им командиров. Несколько русских батарей заставили замолчать японские орудия. Порядок был восстановлен, эвакуация продолжена{1652}.

Подполковник Э.-А. фон Лауенштейн, наблюдавший отступление от Ляояна, удивлялся порядку и самообладанию русской пехоты, два часа стоявшей у мостов, пропуская перед собой артиллерию и обозы. Немецкие войска были, по его мнению, не способны на это{1653}. При отходе специальные железнодорожные части систематически проводили разрушение железнодорожного пути{1654}. 25 августа(7 сентября) армия отошла за реку Хуньхе{1655}. Отступавших не преследовали. До последнего момента на фронте армии Куроки шли тяжелые бои с неясным исходом, и теперь его войска вынуждены были ограничиться наблюдением за отходом своих противников{1656}. С 22 по 26 августа (с 4 по 8 сентября) отходившие не увидели ни одного кавалериста противника, не услышали ни одного выстрела его орудий. Это было весбма большой удачей — на тяжелой и топкой дороге основные силы Манчжурских армий в походе начали перемешиваться, теряя организацию и стойкость{1657}.

Потери японцев в Ляоянском сражении составили 23 000 чел., русских — 16 000 чел. Ойяме не удалось реализовать свой план окружения, но он заставил русскую армию отступить. Один из германских наблюдателей, генерал Кемерер, который находился тогда при русской армии, осенью 1904 года вспоминал ситуацию, которая сложилась «…у Ляояна, где весь мир, по крайней мере, англо-саксонский мир, ожидал второго Седана. Этот прерванный бой большого стиля дал японцам лишь выигрыш места, но они не взяли ни одного пленного, ни одного трофея; то была вполне бесплодная, отрицательная победа, купленная, однако, ценою почти 20 000 человек. Япония не в состоянии выигрывать много таких побед, а Россия может перенести еще несколько таких поражений»{1658}.

Немецкий военный был прав в главном, хотя и приуменьшил масштаб японских достижений и русских потерь. Войну невозможно выиграть отступлениями и поражениями, пусть и тактическими. План Куропаткина, план разгрома японской армии и снятия блокады Порт-Артура был также сорван. Самым тяжелым образом на морали русских войск начал сказываться тот факт, что война для них стала окончательно превращаться в череду оборонительных сражений и отступлений. Тем не менее, русская армия в полном порядке отступила приблизительно 70 км. на север к Мукдену, а ослабленная японская до подхода подкреплений не могла использовать свой успех.

Русский Главнокомандующий был полностью уверен в своих войсках, которые демонстрировали высокий уровень дисциплины. 3(16) сентября 1904 года он докладывал: «Вполне спокоен на самоотверженную работу войск и на будущее время. Отход от Ляояна при тех условиях, при которых он был совершен, действительно являлся необходимым, хотя и выдающимся по сложности делом»{1659}. В последнем не приходится сомневаться. Действительно, почти все мемуаристы одновременно отмечают и прекрасную мораль русского солдата, рядового, его удивительную способность стойко переносить поражения. Другой германский офицер — майор Э. Теттау — впервые отметил это качество, наблюдая награждение войск после Тюренчена: «Нужно сознаться, они не производили впечатления разбитого войска. Здесь впервые было замечено то, что впоследствии наблюдалось часто, а именно, что русский солдат скоро справляется с впечатлениями и влиянием поражений: он обладает способностью быстро оправляться от понесенного удара. Через неделю после потерянного сражения все шло своим порядком, точно ничего не случилось»{1660}.

То же самое, по свидетельству Теттау, произошло и после Ляояна: «Нравственный дух русской армии, по-видимому, очень скоро воспрянул снова. Прошла всего какая-нибудь неделя после отступления русской армии от Ляояна, а между тем она успела оправиться настолько, что трудно было сказать, что эта армия так недавно избегла катастрофы»{1661}. Командир Псковского полка М. В. Грулев вспоминает: «Не прошло и несколько дней на новом месте расположения, как армия наша после отступления от Ляояна быстро оправилась; оправилась не только физически — что было само собою: подкрепилась новыми двумя корпусами, 1-м и 6-м, прибывшими из России, пополнила боевые припасы и проч., — она оправилась, главным образом, морально, она быстро забыла только что пережитое отступление от Ляояна и сама себе не поверила бы, что пережила катастрофу, — что ведь, в конце концов, японцы спихнули-таки нас с Ляоянской позиции и сами стоят на нашем месте»{1662}. Тоже самое можно было сказать и о настроениях в конце 1904 года, после неудавшейся операции на Шахэ{1663}. Морали русской армии угрожало только одно — неверие в собственную руководящую силу, и укрепляла это неверие непонятная многим активность Главнокомандующего.