— Ты как, допивать будешь?

— А куда деваться? Я ведь мужчина, стало быть, все вокруг меня так и так должно киснуть.

Мегера тычет его локтем.

Он трясет головой, однако вовсе не от толчка, а оттого, что эхо извлекаемых певицей нот, хоть они и представляют собой серебро всего лишь с налетом меди, отдается в его голове фальшью.

— Ты это чувствуешь?

— Да, через тебя, — отвечает Мегера.

Они умолкают, потягивая кислый сок и прислушиваясь.

Доиграв, страж направляется к Креслину и, со словами: «Не согласится ли милостивый господин спеть», протягивает ему гитару.

— Весьма польщен, но, к сожалению, не могу, — отвечает юноша. — В другой раз. Мне очень жаль, но я правда не могу.

Юноше не по себе, но он не знает, что беспокоит его больше: искреннее огорчение стража или отсутствие и намека на тошноту — признак того, что он говорит правду и петь действительно не может.

— Ну что ж, значит, в другой раз, — страж переводит взгляд с Креслина на Мегеру. Глаза женщин встречаются, страж кивает и говорит: — Нам всем очень хотелось бы послушать тебя снова, милостивый господин. Как только… как только это будет возможно.

— Спасибо, — отвечает Креслин, чуть было не поперхнувшись.

— Ты знаешь, в чем дело? — спрашивает Мегера, когда страж возвращается к своему столу.

— Насчет музыки? Почему она меня беспокоит? Ну, надо полагать, Клеррис прав: дело в нарушении равновесия. Моего внутреннего равновесия.

— Я так и думала.

— А я вот — нет, потому как не знаю, чем это равновесие так уж нарушил. В последнее время я почти не прибегал к магии. Разве что следил за ветрами, но это едва ли могло повлечь такие последствия, — сделав еще глоток, юноша поворачивается к окну, где за дымчатым стеклом уже сгустилась тьма, и добавляет: — На самом деле я ничего не знаю.

Он делает большой глоток, уже не морщась и вовсе не замечая, что за напиток пьет. Мегера оставляет свой сок почти нетронутым.

За гитару берется другой певец.

…По лесам, по долам, по полям и болотам

Герцог со свитой скакал на охоту…

Пока звучит песня, Креслин молча потягивает сок, устремив взгляд куда-то за пределы ночи, а потом оборачивается к Мегере:

— Пора идти.

Она поднимается вместе с ним.

Слигонское каботажное судно под одним-единственным парусом одолевает зыбь у входа в гавань и, кренясь, проходит мимо волнолома. Матрос на бушприте кидает линь стражу, дежурящему у тумбы, предназначенной для швартовки кораблей с глубокой осадкой.

Пониже вымпела Слиго реет другой флаг — перекрещенные черно-серебряные молнии на лазурном фоне.

Почему над слигонским судном флаг Западного Оплота? Эта мысль не дает покоя Креслину, который, огибая лишь самые глубокие лужи, бежит под дождем к причалу. В голову ему приходит лишь один ответ — как раз тот, какого бы он не хотел.

Хайел переглядывается с Шиерой.

— Наверное, надо дать знать Мегере.

— Она уже знает, что он встревожен.

— Но может не знать, почему.

— Ты прав. А знаешь, что мне кажется? Что наш гарнизон пополнится стражами.

— Еще стражи…

— Ну, не стоит стонать так громко.

— Не буду, — ухмыляется Хайел. — Ты-то пойдешь на пристань?

— Чего ж не сходить!

Они следуют за Креслином и догоняют его как раз перед тем, как корабль заканчивает швартовку у глубоководного причала.

— Можешь объяснить, с чего ты так переполошился? — спрашивает Хайел, подойдя к Креолину. Тот молча указывает на палубу, где выстроились стражи.

— А все-таки… — начинает Хайел.

— Понимаю… — перебивает его Шиера. — Я тоже надеюсь, что это не все, кому удалось уцелеть.

— А ты… ты думаешь?.. — Хайел смотрит на Креслина.

— А что мне еще думать? Маршала нет в живых, Ллиз мертва, а Риесса перебрасывает войска на Закатные Отроги. Если бы Западный Оплот стоял, как прежде, сюда приплыли бы не три взвода, — скорбно и сурово отвечает Креслин.

Команда под началом кряжистого капитана опускает сходни, и на берег сбегает русоволосая женщина. Не обращая внимания на Хайела, она подходит к Шиере и произносит:

— Капитан, взводный страж Фиера прибыла с докладом.

Креслин открывает было рот, но не произносит ни слова.

— Докладывай, — голос Шиеры суров, словно она говорит вовсе не с родной сестрой.

— Из прибывших на борту в строю три полных взвода. Кроме того, доставлено ходячих раненых пять, увечных десять, консортов и детей два десятка. После погрузки в Рульярте от ран умерли три стража. Кроме людей, доставлены некоторые припасы, оружие, инструменты и… уцелевшие сокровища Западного Оплота.

— Доклад принят, взводный Фиера. Позволь представить тебя регенту Креслину, — Шиера поворачивается к юноше. — Фиера, командир взвода.

Тот торжественно кивает:

— Честь сияет, взводный Фиера. Вы совершили подвиг, и мы встречаем вас с гордостью. Мало кто стяжал большую славу.

Официальный тон собственной речи претит Креслину, но он считает необходимым соблюдать обычай. Да и как еще должным образом почтить командира, пробившегося к нему ценой невероятных усилий? Однако, вспоминая тот единственный поцелуй под башней, Креслин понимает, по какой причине получает сейчас в свое распоряжение и мечи стражей, и казну Оплота.

— Милостивый господин, ныне ты воплощаешь в себе все, что осталось от величия и славы Западного Оплота. Примешь ли ты свое наследие?

— Я принимаю предложенное, ибо не могу поступить иначе, — отвечает Креслин и, понизив голос, добавляет: — Принимаю, хотя никогда этого не желал. Даже давным-давно я желал иного.

Сказать на пристани больше он не решается, но то, что прозвучало, должно было прозвучать непременно.

— Мы все это знаем, милостивый господин регент, — говорит Фиера, глотая слезы. — Могу ли я удалиться?

— Цитадель и все, чем мы владеем, в твоем распоряжении, взводный Фиера. Мы в долгу перед тобой, как перед ангелами и Преданием.

— А мы перед тобой, регент, — по юному строгому лицу текут слезы, но голос девушки по-прежнему тверд.

— Сойти на пристань. Строиться. Становись! — рявкает Шиера так, что ее слышат на палубе.

Стражи цепочкой спускаются с мокрых досок палубы на такие же мокрые камни пристани. Креслин вытирает лоб и глаза тыльной стороной ладони и отходит в сторону, подальше от места, где сестры-воительницы руководят высадкой. Хайел следует за ним.

Некоторое время юноша молча смотрит на океан, силясь собраться с духом, но когда начинает говорить, голос его дрожит: