Тема возбудила Виталия Семеновича настолько, что он поднялся, прошелся по кабинету, раскрыл окно. Повернулся к Нестеренко. Сейчас доверительным тоном своей речи Кузин показывал, что воспринимает его не как официальное лицо, а как приятного ему человека, равноправного собеседника, с которым он хочет прийти к полному взаимопониманию.

– Знаете, Сергей Яковлевич, для нас это очень актуально. Нас, академических исследователей, пионеров глубинного поиска, то и дело клюют – особенно если поиск влетает в копеечку. «А что даст ваша работа для?.. Докажите немедленную пользу!» Вот мы, к примеру, теоретически проектируем сверхускорители. Вы, наверное, слышали о них, об этом часто пишут? – (Нестеренко покивал.) – И о кризисе физики, полагаю, слышали?.. – (Тот снова кивнул.) – Так вот они и нужны позарез для исследования природы атомов, элементарных частиц, глубинного устройства материи и мира… для понимания его. Но стоят дорого, чертовски дорого. И плановые, финансовые и прочие органы наседают: а что это даст для?.. Какой будет выход в промышленность, в хозяйство, в оборону?.. Ну и, выражаясь по-нынешнему, пудрим мозги, как можем: ссылаемся и на то, что от открытия радиоактивности тоже никто не ждал атомной бомбы… а вышла; и что в Европе и США сверхускорители строят – а не такие там дураки, деньги на ветер швырять… Пускаемся во все тяжкие, лишь бы сломить сопротивление и добыть средства. Но самим тошно. Ведь не в немедленной пользе суть наших усилий. Кризис физики – это кризис всего естествознания, то есть всего познания. Мир может оказаться совсем не таким. И, разбираясь в строении материи, мы разбираемся в самих себе: что мы, какое наше место в природе, что есть жизнь наша?..

Виталий Семенович перевел дух.

– Ведь не знаем, в чем смысл жизни вообще и человеческой в особенности, – а ведем себя так, будто знаем и осталось только накапливать пользу. А может, узнав все истины, поймем, что делать надо не то или не так?.. Простите, а почему вы улыбаетесь?

Сергей Яковлевич вправду улыбался – широко и добродушно.

– Да так… вспомнил высказывание моего начальника, что по отношению к истине всегда отличишь интеллигентного человека от неинтеллигента. От жлоба, как он говорит. Причем под интеллигентностью он понимает не непременно образованность, дипломы, звания – а именно интеллект. Башковитость, по его словам.

– А как он это установил, ваш начальник?

– Чисто практически, у него большой опыт. Это, если угодно, общий факт в нашей работе: интеллигентного человека гораздо легче, как говорится, расколоть. На первый взгляд это даже парадоксально: у такого человека гораздо больше и знаний, и красноречия – возможностей забить следователю голову. Строить правдоподобные версии, использовать процессуальные тонкости… словом, выкручиваться. А между тем они выкручиваются, упорствуют в даче ложных показаний, как правило, меньше. Здесь явно сказывается врожденное – или воспитанное, не знаю – уважение к истине. Пусть даже она ему во вред, грозит наказанием и сроком.

– Любопытно, очень любопытно! – Виталий Семенович склонил голову к плечу. – Следование истине даже против инстинкта самосохранения. Наверное, в этом отличие человека от животного… А вообще в плане практическом я это буду иметь в виду, спасибо, что сказали. Не ровен час, попадусь!..

Они посмеялись.

Эта часть разговора, хоть и мало относилась к делу, которое привело Нестеренко в Институт теорфизики, благотворно повлияла на их отношения. Оба почувствовали некое душевное сродство, взаимное доверие, близость – ибо откровенность всегда сближает.

Кузин вернулся к столу, сел.

– Но что же там действительно было, со вспышкой этой, с Дмитрием Андреевичем? У вас есть конструктивная версия, Сергей Яковлевич? Ведь если, к примеру, просто так оспорить официально признанную версию тобольского антиметеорита, то даже если удастся доказать про канаву-«борозду», сразу поставят вопрос: а что же там еще могло быть? И действительно, вроде ничего иного предположить нельзя, а?

– Можно, Виталий Семенович, – твердо сказал Нестеренко. – Я перечитал блокноты Калужникова – и забрезжило что-то такое… Но, – он нерешительно посмотрел на Кузина, – понимаете, эта версия выходит и логичной, в ней все события не случайны, а взаимосвязаны, – и в то же время настолько дикой, что я… я просто не решаюсь вам ее высказать. Подумаете еще, не в своем уме я. Да и не смогу выразить, подготовочка не та…

Виталий Семенович глядел на него с большим интересом.

– Поэтому я и принес блокноты вам, бывшему начальнику и товарищу покойного Калужникова, – продолжал Нестеренко. – Прочтите их, пожалуйста. Если и вы придете к подобному предположению, будем думать, что делать дальше. Если нет, то… кто знает, может, у меня вправду буйное, недисциплинированное воображение! Я ведь не ученый. Одно мне представляется совершенно определенным, Виталий Семенович: ни метеорит, ни антиметеорит там не падал.

– Любопытно, – сказал Кузин. – Вы меня сильно заинтриговали. Что ж, оставляйте блокноты, прочту. Сегодня среда? Приходите утром в пятницу, к этому времени я управлюсь. Итак, до встречи – и да здравствует истина, какая бы она ни была!

Они распрощались.

Проводив следователя, Виталий Семенович вернулся к отдельским делам: согласовывал с ученым секретарем темплан на будущий год, слушал на семинаре обзорный доклад ведущего инженера Гены Георгиевского, но мысли его возвращались к потрепанной папке мышиного цвета – с блокнотами Калужникова. Перед собой Кузину не имело смысла таиться, что отношения, которые связывали его с покойным, были непростыми; да и вообще любопытно было взглянуть на этого человека как бы изнутри.

Поэтому после окончания рабочего дня Виталий Семенович не остался, как обычно, на пару часов в своем кабинете: поразмышлять, потворить, когда никто не отвлекает, – а пошел сразу домой. Жил он неподалеку, в девятиэтажном доме сотрудников республиканской Академии на аллее Коперника в Демиевском лесу; в том же доме тремя этажами выше обитал ранее и Калужников. За блокноты эти Виталий Семенович принялся вечером дома. На внутренней стороне обложки каждого блокнота было написано, когда он начат.

Первый блокнот Калужников пометил январем 19… года. Виталий Семенович хорошо помнил то время: как раз завершили проект электромагнитной фокусировки частиц для сверхускорителя – он-то и был потом представлен на лауреатство.

«Новый год, порядки новые, – гласила первая запись. – Этот год могу заниматься свободным поиском. Нешто построить докторскую на фокусировке? Тема проходная.

Что-то душа не лежит. И что ей надо, моей душе!..