В Усть-Елецкой милиции тоже работали дотошные – особенно с учетом происшедших событий и нагрянувшей комиссии – люди. Мимо них не прошло, что Алютин заявил о пропаже постояльца только 28 июля, через неделю после Тобольской вспышки на месте их рыбалки. Почему? Кузнец объяснил, что был совершенно уверен, что Калужников не остался на ночь в этом месте. «Ночью-то разве клев? Да и одежины у него не было – у реки спать…» Алютин и порешил, что Митрий (так он звал постояльца) завел себе на стороне зазнобу – появится через несколько дней. «Чего раньше времени шум поднимать!..»

…Но уже на следующем листе протокола кузнец покаялся, что не спешил заявлять о пропаже постояльца, так как ранее не заявил о его проживании, не оформил временную прописку согласно закону. Ну и, кроме того, был напуган и сбит с толку этой атомной (по слухам) вспышкой, понаехавшим «начальством» с приборами. Вот и отмалчивался, ждал: может, объявится Калужников, избавит от хлопот и возможных неприятностей.

Все это было понятно Сергею Яковлевичу; он вполне допускал, что дядя Трофим и вовсе сначала решил держать язык за зубами и домочадцам наказал, да потом сообразил, что так можно домолчаться, пока об исчезновении жильца не сообщат в милицию соседи. Понятно было, что кузнец и близко не был около расследовавших вспышку экспертов, ибо ничего хорошего для себя от этой истории не ждал: пожар в степи, озеро испарилось – еще отвечать придется… При всем том в показаниях Алютина мелькнула серьезная поправка на заключение экспертов о Тобольской вспышке, на тот именно пункт «Заключения», который трактовал о выемке-«борозде», якобы оставленной антиметеоритом на месте падения, и окончательной аннигиляции. По Алютину выходило, что эта выемка к небесным делам отношения не имеет: просто Калужникову в одну их совместную рыбалку пришло в голову, что неплохо бы, учтя более высокий уровень воды в озере, прорыть в узком месте перемычки канал в Тобол и поставить в нем вершу. «В Убиенном рыбы после половодья много, – показывал кузнец, – а на удочку не берет, сытая. Вот мы и копали три дня, как каторжные. Да только мелко вышло, ничего мы там не добыли…»

В протоколе допроса этот факт именно мелькнул и, понятно, никак не связывался с тобольским антиметеоритом. Милиция выясняла, что делал в последние дни подозреваемый в смерти, и, пожалуйста, выяснила: копал с кузнецом канаву. У Сергея Яковлевича эта всплывшая в показаниях канава тоже внимания не возбудила: в его расследовании этот факт ничего не прояснял.

К протоколу была приложена – на всякий случай – и характеристика усть-елецких властей на гр-на Алютина Т. Н., пятидесяти двух лет, женатого, беспартийного. Из нее явствовало, что он рядовой колхозник, участник финской и Великой Отечественной войн, хороший специалист своего кузнечного дела; под судом и следствием не состоял и вообще ни в чем предосудительном не замечен – за исключением склонности к выпивке.

Последнее сведение характеризовало, собственно, не столько Трофима Никифоровича, сколько усердное отношение к запросу из Новодвинска местной милиции; ибо где же это бывало, чтобы сельский кузнец да к тому еще и потомственный казак – да не выпивал?

В присланной из Усть-Елецкой посылке наиболее информативными для уяснения личности погибшего оказались не вещи его (плащ, немного белья, электробритва, мыльница, зубная щетка, т. п.), а четыре блокнота. Три из них – откидные, с гладкой мелованной бумагой – были исписаны целиком, четвертый (в коричневом коленкоре и с клетчатой бумагой) только начат. Сергей Яковлевич в меру своих знаний и смекалки изучил заметки для себя, сильно – особенно в первых двух блокнотах – разбавленные записями телефонов, фамилий, имен (чаще женских, чем мужских), адресов, времен отправления поездов и самолетов и прочим деловым хламом.

Заметки, как правило, касались физических проблем и собственных идей Калужникова о разрешении их. В них Нестеренко понял далеко не все – да, по правде говоря, не сильно и старался. Однако он все-таки уяснил, что Калужников чем далее, тем сильнее был увлечен своей «шальной» идеей о строении материи, о которой упоминал Кузин; похоже, что из Института теоретической физики Калужников ушел именно в связи с этой идеей, так что в данном пункте Виталий Семенович оказался не прав. Но для Сергея Яковлевича этот вывод был совершенно не главным. Главным и окончательным выводом явилось то, что Калужников не скрывался, и не петлял, и в Усть-Елецкую попал без особых намерений. По всем записям чувствовалось, что он не из тех, кто огорчает правосудие ложными действиями; да и не тем была занята его голова. Видно, в самом деле случилось фатальное совпадение, и погиб Калужников там, на берегу Тобола, основательно, без дураков.

«Такой не подведет», – решил Нестеренко и передал дело в суд.

Минуло полгода. Весенний разлив Тобола наполнил водой ложбинку на левом берегу, озеро Убиенное восстановилось. Радиоактивный фон в зоне Тобольской вспышки уменьшился до безопасных пределов, и ограждение вокруг этого места сняли. В Новодвинске жизнь тоже шла обычным порядком. У следователя Нестеренко на работе шли заурядные дела: о торговых хищениях и спекуляциях, об украденных автомобилях и мотоциклах, о пьяных хулиганствах с увечьями, о взломе сараев и кладовых, – тот криминалистический планктон, в коем не развернуть интеллект, логическую цепкость и эрудицию.

Тягу к интеллектуальному Сергей Яковлевич – человек, как отмечалось, молодой и увлекающийся – удовлетворял чтением научно-популярных журналов. И вот в июльском номере широко известного издания Академии наук он нашел подборку статей под общей на двойную страницу шапкой «ТОБОЛЬСКИЙ АНТИМЕТЕОРИТ». Дело было в теплый августовский вечер, во вторник. Нестеренко еще за обедом, придя с работы, перелистал свежий журнал, но не стал читать наспех, жуя, а отложил на потом. Есть особое удовольствие в чтении того, о чем знаешь помимо публикации, и Сергей Яковлевич предвкушал такое удовольствие. Все-таки он одним боком причастен к данному научному событию, а другие читатели нет, ага!

Интересно сопоставить то, что он знает, с тем, что здесь пишут… Отобедав, Нестеренко устроился в кресле на балконе, раскрыл журнал.

Две самые большие статьи излагали материалы двух конференций, собранных по проблеме Тобольской вспышки, – общесоюзной и международной. Основное внимание и там и там привлекли доклад члена-корреспондента Академии наук П. П. Файлова, который был председателем экспертной комиссии, и дискуссия по нему.

Докладчик обстоятельно показывал, что гипотеза академика Нецкого о метеоритах из антивещества всеми фактами, собранными на месте вспышки, блестяще подтверждена. Дискутанты оспаривали частности, а в целом были с этим согласны.

Но Нестеренко больше заинтересовало не это научное согласие, а фотографии и рисунки остеклованной «борозды» в различных ракурсах: расположение ее на местности, вид сверху, вид вдоль горизонтальной оси и даже разрез, в котором она напоминала полуобвалившийся окоп полного профиля. Вникнув в статьи, он понял, что «борозда» фигурирует всюду не между прочим, а как решающий довод в пользу того, что на берегу Тобола упал антиметеорит. Файлов в своем докладе по расположению «борозды» указывал, откуда прилетел на землю антиметеорит: из созвездия Дракона. А видный английский астрофизик, член Королевского общества Кент Табб по геометрии «борозды» вычислил даже массу Тобольского антиметеорита, вероятную плотность вещества в нем и скорость соприкосновения с почвой. По Таббу получалось, что метеорит весил около килограмма и состоял из окислов антижелеза и антикремния; скорость его была порядка 40 километров в секунду.