Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Можно ли как-то избежать этого разграничения на материалистов и идеалистов? При строгом научном подходе – нет. При рассмотрении не самого вопроса, а тех последствий, которые возникают в головах людей, с этим вопросом просто не знакомых, – да. Они на вопрос «что первично?» отвечают, в зависимости от общей культуры и воспитанности, либо «понятия не имею», либо «мне на это наплевать». И спокойно живут, пользуясь своим обыденным мировоззрением.
Я когда-то пытался найти третий вариант ответа, размышляя в таком духе: ничто не первично, и материя и дух появились одновременно. Никаких научно-философских трудов в развитие такого подхода я не написал, потому что ничего путного придумать не получилось: не возникает приемлемого образа причинно-следственной связи между одномоментно возникшими духом и материей…
Есть (скажем, в дзен-буддизме) и такой вариант ответа – в духе «не то и не это»: не только ничто не первично и ничто не вторично, но нет и такого вопроса, потому что ставить его не следует. Вернее, не следует искать на него рациональный ответ. Таковы дзенские коэаны – вопросы, призванные вывести сознание за пределы ума: «что есть хлопок одной ладони?», например… Но давайте пока не будем сливаться с Абсолютом в состоянии самадхи, побудем еще в мире рацио.
В общем, избегать ответа на основной вопрос философии можно, избежать – нельзя. Как бы мы – большинство из нас – ни пренебрегали этим, как бы мы ни прятались за различные маски и ширмы, наш реальный мировоззренческий статус будет в той или иной пропорции складываться из научного и мифологического базиса, являться обыденным и состоять из более или менее комфортной смеси материализма и идеализма. Какой из этого вывод и выход?
Я пришел – для самого себя – к следующему. Я перестал относиться к мировоззренческой парадигме как к сакральной святыне, как к чему-то, чему я принес клятву верности и готов отдать жизнь за отстаивание этих ценностей как высших идеалов. Я перевел эти важнейшие фундаменты в инструменты. По крайней мере, один из них: мифологический. И все пришло некоторое подобие гармонии: с психологической точки зрения. Я не страшусь и не стесняюсь пользоваться технологиями (психотерапевтическими в конечном счете), развитыми в рамках мифологического, религиозного мировоззрения. На практике это означает, что я не отказываюсь с мольбой и надеждой вслух или про себя произносить «Господи, помоги!». При этом я могу пойти дальше чистой психотерапии и физиотерапии – ритуальные действия, производимые верующими в храме, обладают не только психотерапевтическими, но и физиотерапевтическими свойствами. Я могу ввести себя в состояние глубокой и искренней веры в мною же самим созданного Бога, видеть Его, слышать Его, общаться с Ним и т. д. «Так вы просто латентный верующий, и нечего нам тут голову морочить» – скажут мне многие. Не стану спорить, но на самом деле моя сиюминутная, «временная» вера ни одной церковью не будет признана настоящей, а – справедливо – будет названа притворной. Моя «вера» – инструмент психологической защиты примерно того же уровня, что и стакан воды в минуту волнения. В те моменты, когда я «становлюсь верующим», я становлюсь субъективным идеалистом, считающим, что рожденные его сознанием образы реальны во всей полноте. (См. также Молитва, Пение.)
Психологическая защита не есть поиск истины! Это чаще всего даже не терапия, а скорая помощь: надо купировать приступ, а уж потом установить диагноз и назначить лечение.
Но и помимо психологической защиты, в которой я лично, признаться, очень редко нуждаюсь, можно пользоваться этим расширенным инструментарием для погружения в метафизическую проблематику. Метафизическое философствование не может обойтись без своего предмета (в сущности – вымышленного) и должно обходиться с ним как с изучаемой реальностью. А это удобно делать с позиции субъективного идеализма, в том числе и потому, что подключаются сразу все формы познания, а это позволяет получить полнокровный, многомерный результат – как симбиоз рационального знания и эмоций, художественных впечатлений. Подчеркну важную вещь, ускользающую от большинства попавшихся мне на глаза авторов. А может, и не ускользающую, а осознанно вплетенную в контекст с целью замаскированного протаскивания ошибочных идей.
Про то, что существует научное и религиозное познание, говорят все. Кроме этого или наряду с этим говорят еще и о мифологическом (уточним и здесь: религиозное – частный случай мифологического), философском (при этом делается попытка приписать «философскому познанию» всю полноту и рационального, научного знания, и некоего «умозрительного» постижения) и художественном познания. Дальше часто осуществляют подмену: если – «познание», то его результатом является «знание»! (См. Знание.) И возникают огромные пространства полной ерунды, в которой разного рода чувственно-эмоциональный опыт выдается за «знание». Именно здесь и проживают «пророчества», «откровения», постижение Бога до уровня «знания Бога», паранормальные явления с парапсихологией, ясновидением, телепатией и прочей поп-эзотерикой. Важно не забывать, что знание – это сведения об объективной реальности, это тот, и только тот результат познания, который может быть логически или фактически обоснован и допускает эмпирическую или практическую проверку. Художественное и религиозное познание дает нам не знание, а образы, эмоции, чувства. Мы при этом можем, как и надлежит поступать художникам, поэтам, музыкантам, не только предъявлять миру возникшие в нашем воображении образы, но и усиливать эмоциональную силу собственного творчества, патетически заявляя, как Анна Ахматова: «Мне