– Это здание – заброшенный амбар в глубине Храма Грез.

– Так я и думал. А что в сундуках, которые стоят в туннеле?

– Не знаю. – Тут она вдруг тихо зарыдала. – Ты тоже невольник, как и я… ты, такой сильный и добрый… о, Стивен, мне этого не вынести!

Я улыбнулся.

– Наклонись ко мне поближе, Зулейха, и я расскажу тебе, как собираюсь провести этого Катулоса.

Она с опаской покосилась на дверь.

– Только говори тихо. Я лягу в твои объятия, а ты притворись, будто ласкаешь меня, и тогда прошепчи это.

Она прильнула ко мне, и в этот час ужаса на расшитом драконами диване я впервые познал прелесть стройного тела Зулейхи, приютившегося у меня на руках… и ее мягкой щечки, прижавшейся к моей груди. Ее аромат проник в мои ноздри, волосы будоражили взгляд, и чувства вскружили мне голову. Затем я, спрятав губы в ее шелковых волосах, быстро прошептал:

– Я собираюсь предупредить сэра Холдреда Френтона… затем отыщу Джона Гордона и расскажу ему об этом притоне. Потом приведу сюда полицию, а ты смотри в оба и будь готова спрятаться от Него… до тех пор, пока мы не сумеем вырваться и убить или схватить его. Тогда-то ты и станешь свободна.

– Но как же ты? – выдохнула она, побледнев. – Тебе нужен эликсир, а он один…

– Я нашел способ побороть его, милая, – отозвался я.

Белая как мел, она все поняла – женская интуиция подсказала ей верный ответ:

– Ты хочешь себя погубить!

И насколько больно мне было видеть эти ее чувства, настолько же мучительно было чувствовать удовлетворение от того, что она испытывала их из-за меня. Ее руки обвили мою шею.

– Не нужно, Стивен! – взмолилась она. – Лучше уж жить, даже чем…

– Нет, только не такой ценой! Лучше уж со всем этим покончить, пока еще осталось хоть какое-то мужество.

Мгновение она безумными глазами смотрела на меня, а затем вдруг прижала свои красные губы к моим и, вскочив, выбежала из комнаты.

О, дивны, как же дивны бывают дела любви! Будто два терпящих бедствие корабля у берегов жизни, мы плыли, чтобы неизбежно встретиться, и хотя между нами не прозвучало ни единого слова о любви, мы понимали чувства друг друга. Несмотря на грязь и лохмотья, несмотря на наше рабство, мы понимали эти чувства и с самого начала любили друг друга так естественно, так чисто, словно это было определено еще с самого начала времен.

Для меня это было будто бы началом жизни – и ее концом, ведь стоило мне исполнить свое задание, прежде чем вновь испытать те муки, – и любовь, и жизнь, и красота, и муки сойдут на нет, развеянные фатальной пулей, что вопьется в мой гниющий мозг. Лучше сразу умереть, нежели…

Тут снова открылась дверь, и ко мне вошел Юссеф Али.

– Пора уходить, – быстро проговорил он. – Вставай и иди за мной.

Конечно, я совершенно не представлял, который сейчас час. В комнате, где я сидел, не было окон – и я никак не мог видеть, что происходило на улице. Комнаты тускло освещались свечами в кадильницах, свисавших с потолка. Когда я поднялся, тощий молодой мавр скосил на меня недобрый взгляд.

– Только между нами, – прошипел он. – Мы хоть и служим одному Хозяину, но это касается лишь нас двоих. Держись подальше от Зулейхи… Хозяин обещал ее мне, когда придет время империи.

Я сощурился, глянув в его хмурое, но красивое лицо, и меня захлестнула такая ненависть, какую я знавал лишь совсем редко. У меня стали непроизвольно сжиматься и разжиматься кулаки, и мавр, заметив это, отступил на шаг, держа руку на поясе.

– Не сейчас, у нас еще есть работа… может быть, позже. – И затем, с внезапным приливом ненависти, вскричал: – Свинья! Обезьяна! Когда Хозяин с тобой покончит, я всажу кинжал тебе в сердце!

Я мрачно рассмеялся.

– Поторопись, пустынная змея, не то я сам переломлю тебе хребет голыми руками!

Я шел за Юссефом Али по извивающимся коридорам, вниз по ступенькам – в комнате с идолом Катулоса не было, – и затем по туннелю. Затем мы пересекли комнаты Храма Грез и выбрались на улицу, где свет фонарей и небольшой дождь уныло рассеивали вечерний туман. На противоположной стороне улицы стоял автомобиль с плотно задернутыми занавесками на окнах.

– Он твой, – заявил Хассим, присоединившийся к нам. – Езжай не спеша, держись естественно. Не привлекай внимания. За усадьбой могут следить. Водитель знает что делать.

Затем они с Юссефом Али вернулись в бар, а я шагнул к обочине тротуара.

– Стивен!

От звука своего имени, произнесенного этим голосом, сердце подскочило у меня в груди! Из тени дверного проема меня поманила белая ручка. Я быстро сделал к ней шаг.

– Зулейха!

– Тс-с-с!

Она схватила мою руку, сунула в нее что-то – я успел лишь смутно разглядеть золотую фляжку.

– Спрячь скорее! – быстро шепнула она. – Не возвращайся, уходи и скройся. Это эликсир, я постараюсь раздобыть еще, прежде чем он закончится. Ты должен найти способ выходить со мной на связь.

– Да, но как ты его достала? – спросил я изумленно.

– Украла у Хозяина! А сейчас мне надо идти, прежде чем он заметит, что меня нет.

И скользнув в дверь, она исчезла. Я постоял в нерешительности. У меня не было сомнений, что ради меня она рисковала своей жизнью – не меньше, – и теперь меня терзал страх за то, что Катулос мог сделать с ней, если бы узнал о краже. Но вернувшись в это таинственное здание, я бы наверняка вызвал подозрения. Поэтому мне оставалось лишь осуществить свой план и затем дать отпор Костелицему, прежде чем тот узнает об измене своей рабыни.

Так что я пересек улицу и подошел к ожидающему автомобилю. За рулем оказался тощий, среднего роста негр, которого я никогда раньше не видел. Я внимательно взглянул на него, размышляя, как много он мог заметить. По нему нельзя было сказать, что он что-то видел, так что я решил, что если он и заметил, как я отошел в тень, то все равно не мог понять, почему, и никак не узнавал девушку.

Он лишь кивнул, когда я забрался на заднее сиденье, и мгновение спустя мы уже ехали по пустынным, окутанным туманом улицам. Рядом со мной лежал сверток – я заключил, что его положили мне для маскировки, о чем упоминал египтянин.

Невозможно снова пережить те чувства, что я испытывал, пока мы ехали тем дождливым, туманным вечером. Я ощущал себя так, словно был уже мертв, а эти пустые, унылые улицы – дорогами смерти, где призраки были обречены на вечное странствие. При этом мое сердце наполняла мучительная радость – и гнетущее отчаяние, какое бывает лишь у того, кто обречен. И даже не сама смерть была столь неприятна – жертва наркотика умирает столько раз, что сама смерть уже не страшна, – но тяжело было уходить именно в тот момент, когда в моей бессмысленной жизни появилась любовь. И ведь я был еще молод.