вот насчет характера изменений среди создателей фильма и крылись главные разногласия. Сценаристов Андрей Арсеньевич ни в чем не мог упрекнуть. Они бесконечно переделывали сценарий, но пожелания режиссера часто менялись, и их было трудно понять.

Борис Стругацкий: На практике работа превращалась в бесконечные изматывающие, приводящие иногда в бессильное отчаяние дискуссии, во время коих режиссер, мучаясь пытался объяснить, что же ему нужно от писателей, а писатели в муках пытались разобраться в этой мешанине жестов, слов, идей, образов и сформулировать для себя наконец, как же именно (обыкновенными русскими буквами, на чистом листе обыкновеннейшей бумаги) выразить то необыкновенное, единственно необходимое, совершенно непередаваемое, что стремится им, писателям, втолковать режиссер.

В такой ситуации возможен только один метод работы — метод проб и ошибок. Дискуссия… разработка примерного плана сценария… текст… обсуждение текста… новая дискуссия… новый план… новый вариант — и опять не то… и опять непонятно, что же надо… и опять невозможно выразить словами, что же именно должно быть написано СЛОВАМИ в очередном варианте сценария[403].

Аркадия Стругацкого привезли к первой электростанции раньше, чем приехал Тарковский. Я встретил его, представился, сказал, что являюсь большим поклонником Стругацких. Среди любимых произведений назвал «Понедельник начинается в субботу», «Хищные вещи века» и повесть «Второе нашествие марсиан». Аркадий Натанович сказал, что он тоже любит «Второе нашествие», хотя у этой повести не так много поклонников. Я провел для него экскурсию — рассказал, где и какую сцену мы снимали. На площадке шла подготовительная работа: механики выкладывали панораму, осветители устанавливали приборы. Аркадий Натанович осмотрел электростанцию с высоты затворной площадки, которой заканчивался водоподводный канал, стены с осыпавшейся штукатуркой, с любопытством следил за манипуляциями съемочной команды, заглядывал в темные углы помещений. Я, набравшись смелости, спросил, как работалось над сценарием. Он ответил, что непросто, многое в повести пришлось переделывать, а самое противное, что для начальства приходилось «осовдепливать» текст: вставлять туда про загнивающий мир капитализма и так далее. «Но от этого у нас никуда не деться», — закончил Аркадий Натанович. Подошел Солоницын, с которым они уже были знакомы, сказал, что впервые снимается в научно-фантастическом фильме. Стругацкий улыбнулся и ответил, что он против этого определения: «В нашей стране, есть только один научный фантаст — это Карл Маркс. А остальные фантасты — совсем не научные. Включая нас с братом». Замечательное стругацкое выражение «осовдепливать текст» и шутку насчет Карла Маркса я запомнил навсегда. Потом Аркадий Натанович сидел в кресле, наблюдал за съемками. Иногда вставал и прохаживался. Позже он описал, как он видел этот процесс:

Должен вам сказать — если кто не был на съемках — скучнейшее дело! Сидит Кайдановский в яме и кусает травинку, а на него наезжает киноаппарат. Долго выясняют — так он наезжает или не так, потом начинают свет ставить — огромные блестящие зеркала — такой или не такой. Солнце скрылось — давайте «юпитеры»! Кайдановский не так повернул голову! Кайдановский съел уже всю траву по краям ямы, немедленно давайте новую! И так далее, и так далее. А вся эта сцена, между прочим, в фильме продолжается едва ли не двадцать секунд!..[404]

Своим восприятием увиденного Аркадий поделился с братом. Его радужные представления о волшебном таинстве киносъемок развеялись, как дым на балтийском ветру.

30 июля. Письмо АН — БН: Приехал в Таллин 23.07.

1. Возникли затруднения с гостиницей, но тут же отпали.

2. Ситуация со съемками была нерадостной. Километр пленки операторского брака, метров четыреста без брака, но Андрею не нравится. Пленка на исходе, дублей снимать нельзя. В группе паника. Кончаются деньги. Просрочены все сроки. Оператор сник и запил.

3. Присутствовал на съемке двух кадров: мертвецы в закутке перед терраской и Кайдановский-Сталкер роняет в колодец камень. Даже мне, абсолютному новичку, было ясно, что все недопустимо медленно делается и обстановка в высшей степени нервная.

4. Некоторое время я не понимал, зачем я здесь. Теперь разобрался — дело не в диаложных поправках, которые мне предстоит произвести, а в том, что я — единственный здесь заинтересованный человек, с которым Тарковский может говорить откровенно и достаточно квалифицированно.

5. Позавчера утром он улетел в Москву, вчера вечером прилетел. С неожиданной легкостью удалось выправить дела. Ермаш без звука подписал приказ о переводе «Сталкера» в двухсерийную картину с соответствующими дотациями в деньгах, пленке и времени. И есть в этом еще одна большая благодать: все кадры, которые Андрей снимает, занимают вдвое больше физического времени, чем предполагалось по режиссерскому сценарию.

6. Все равно Тарковский не спокоен. Терзается творческими муками. Уверяет, что снимает все не то и не так. Слушать его необычайно интересно.

Аркадий Стругацкий общался с Тарковским и его женой, они сформировали его впечатления. Много брака, но, по словам Тарковского, было и метров четыреста без брака. Количество дублей определял сам режиссер и никто иной. Вряд ли уместно винить в этом группу, художника и оператора, снимая ответственность с себя.

Георгий Рерберг: Когда я разговаривал с Андреем по поводу диалога «Откуда я знаю, что я действительно хочу, когда я хочу, или не знаю, что не хочу, когда не хочу»… Это невозможно прочесть, не то что воспринимать на слух. Он, видимо, сказал об этом Стругацким. Кончилось это тем, что один из Стругацких пришел ко мне и сказал, чтобы я не лез в их драматургию. Я сказал, что не могу не лезть в такую драматургию, потому что все это должно находить свое отражение в изображении[405].

На вопрос Стругацкого: «А почему изображение темное и ничего не видно на экране?» — Гоша огрызнулся, высказав все, что он думал о диалогах, и завершил свой ответ словами: «Вы тоже не Достоевский». После этого уже не только Тарковский, но и Стругацкий выражал недовольство Рербергом. В еще худшем положении был Боим. Почти все, что он делал, Тарковский браковал как неуместное, не слишком выразительное или, наоборот, слишком красивое. Ясности в постановке задачи у Боима не было. В отличие от Стругацких, с которыми Тарковский общался не часто, с Боимом и Рербергом он виделся каждый день. И каждый день видел их вопрошающие, часто не понимающие глаза. Сначала они задавали вопросы, иногда спорили, но Тарковский отвергал все, что они предлагали, настаивал на своих вариантах. Он больше не хотел сотворчества и требовал от них только одного — быть персоналом, обслуживающим его решения. Общение режиссера, художника и оператора вне съемочной площадки прекратилось