Глава XLVII. Миссис Хартл в Лоустофте

Когда Пол вернулся в столовую, его спутница была уже там, и официант стоял подле стола, готовый снять крышку с супницы. За обедом миссис Хартл лучилась улыбками и вообще была особенно мила, однако Пол чувствовал, что внутри она кипит. Хотя миссис Хартл улыбалась, поддерживала легкий разговор и смеялась, во всем этом была некоторая искусственность. Пол знал почти наверняка, что она дожидается ухода официанта, чтобы заговорить совершенно иным тоном. Так и оказалось. Как только официант унес последние тарелки, миссис Хартл задала вопрос, который, без сомнения, вертелся у нее на языке все это время:

– Твой друг был не очень-то вежлив, ведь так, Пол?

– Ты хочешь сказать, он должен был с нами пообедать? Я не сомневаюсь, что он сказал правду и действительно уже пообедал.

– Меня совершенно не волнует его обед, но есть два способа отклонить приглашение и два способа его принять. Полагаю, вы с ним очень близки?

– О да.

– Значит, недостаток вежливости очень явно адресовался мне. Твой друг дал понять, что не одобряет меня. Я права?

Этот вопрос Пол оставил без ответа.

– Я вполне понимаю, как такое может быть. Близкий друг может любить или не любить знакомых своего друга, в этом ничего обидного нет. Но при случайной встрече он обязан быть с ними вежливым, если у него нет веской причины вести себя иначе. Ты говорил мне, что мистер Карбери – твой идеал английского джентльмена.

– Так и есть.

– Тогда отчего он вел себя не по-джентльменски? – Миссис Хартл снова улыбнулась. – Разве ты сам не почувствовал, что он упрекнул тебя за меня, когда выразил удивление твоим приездом? У него есть над тобой власть?

– Разумеется, нет. Какая у него может быть власть?

– Ну, не знаю. Может, он твой опекун. Может, у вас в стране молодые люди не распоряжаются собой, пока не перевалят через тридцать. Я бы решила, что он твой опекун и упрекает тебя за дурное общество. Уверена, когда я ушла, он так и сказал.

Это была чистая правда, и Монтегю не знал, как ее опровергнуть. Да и надо ли опровергать? Рано или поздно разговор должен состояться, так почему не сейчас? Надо повторить, что для него невозможно стать ее мужем. Он не может упирать на то, что сердце его отдано другой, – она возразит, что ей он вручил свое сердце раньше, – однако есть и другая причина: обстоятельства ее прошлого таковы, что все друзья предостерегают его от этого брака. Пол собрался с духом для предстоящей битвы.

– Так примерно и было, – сказал он.

Многие (и, вероятно, подавляющая часть моих читателей в том числе) скажут про себя, что Пол Монтегю – жалкое существо, если ему так невыносимо было сказать ей правду. То, что он не устоял под натиском ее чар, ему простят, как простят и опрометчивую помолвку, и последующее желание развязаться. Женщины, а возможно, и некоторые мужчины найдут естественным, что он пленился чарами и выразил свои чувства в той форме, какую незамужние дамы ждут от холостяка, – и не менее естественным, что, узнав про опасность этого шага, попытался выбраться из западни. Полагаю, ни одна женщина не станет порицать его за то, что он бросил миссис Хартл. Однако его сурово осудят за малодушие – и, думаю, несправедливо. Мы редко задумываемся, что умение настоять на своем происходит более от жестокосердия, чем от твердости намерений или настоящей храбрости. Нередко муж уступает жене, мать – дочери, хозяин – слуге не потому, что их запугали, а из нежелания причинять боль, из той душевной мягкости, которая заставляет переживать чужое страдание как свое. Эта деликатность, не позволяющая равнодушно смотреть на чужое огорчение или даже думать о нем, производит чувство, родственное страху, но совместимое и с храбростью, и даже с твердостью намерений, когда без такой твердости не обойтись. Пол не боялся миссис Хартл – или, по крайней мере, страх не заставил бы его молчать, – но не находил в себе сил ввергнуть ее в отчаяние покинутой женщины. После всего, что между ними произошло, как сказать, что она больше ему не нужна и пусть идет своей дорогой? Но именно это он должен был сделать. И ее последний вопрос открыл ему путь.

– Так примерно и было, – сказал он.

– Мистер Карбери действительно упрекнул тебя за то, что ты приехал в Лоустофт с такой, как я?

– Он знал о моем к тебе письме.

– Вы обсуждали меня между собой?

– Конечно. Что здесь странного? Ты хотела, чтобы я молчал о тебе с моим лучшим и самым старинным другом?

– Нет, я не хочу, чтобы ты молчал. Полагаю, ты должен был сказать о своем намерении. Но не спрашивать его дозволения. Когда мы путешествовали вместе, ты казался мне вполне самостоятельным. Я слышала, что у вас в стране девушки иногда во всем слушаются близких, но я и подумать такого не могла о человеке, который отправился в другие страны на поиски счастья.

Пол Монтегю знал, что она говорит так из мести, и все равно ему было неприятно.

– Разумеется, ты можешь говорить жестокие слова.

– Разве в моем характере говорить жестокие слова? Часто ли я тебе их говорила? Когда я обнимала тебя и клялась, что ты будешь моим Богом на земле, были ли мои слова жестокими? Я одна и должна сама за себя сражаться. Оружие женщины – ее язык. Скажи мне одно-единственное слово, Пол, ты знаешь какое, и больше не услышишь ничего жестокого. Я и не вспомню про мистера Карбери, разве что отпущу по его поводу невинную шутку. И подумай, о чем я прошу. Или ты забыл, как пылко меня когда-то умолял, как клялся, что твое счастье зависит от одного моего слова? Хоть я и любила тебя, но сомневалась. Тогда были денежные неурядицы, которые теперь уладились. Однако я сказала это слово потому, что любила тебя, и потому, что тебе верила. Дай мне то, что клялся отдать до того, как я принесла тебе мой дар.

– Я не могу сказать этого слова.

– Так, значит, меня все же выбросят, как старую перчатку? Я знаю мужчин, знаю, что они лживы, эгоистичны, жестоки и ненадежны, но ни с чем похожим я раньше не сталкивалась. Никто не смел так со мной обходиться.

– Я написал тебе.

– Написал мне, да! И я должна была этим удовлетвориться! Нет. Я невысоко ценю свою жизнь, и мне почти не для чего жить.