Западе? И тут ему предложили поехать в Мексику. Очень возможно, что интересная и важная работа задержала бы его там на много лет. С каким счастьем она бы сопровождала его в качестве жены! Уж там-то она точно была бы ему подходящей спутницей жизни!

Миссис Хартл сознавала свою красоту – может быть, даже чересчур хорошо. И уж это точно оставалось при ней. Время ее почти не коснулось. И она умна, умеет дарить счастье и радость. У нее есть все качества доброго товарища, столь ценные в женщине. Все это она про себя знала. Если бы они могли оказаться вместе там, где ее прошлое никого не волнует, разве она не сделала бы его счастливым? Но кто она такая, чтобы мужчина ради нее бросил все и уехал в какую-нибудь полуварварскую страну? Все это миссис Хартл понимала и почти не злилась на Пола. Однако она должна была продолжать игру тем оружием, какое у нее есть. После того, что между ними произошло, и ее характер, и ее нынешние планы требовали хотя бы изображать злость.

Сидя одна в ночи, миссис Хартл составляла планы, но больше всего в нынешнем настроении ей хотелось написать прощальное письмо, сказать Полу, что он был прав, и пожелать ему счастья. Она действительно написала это письмо, но с убеждением, что отправить его не сможет. Читатель может судить, с какими чувствами писались следующие слова:

Дорогой Пол!

Ты прав, а я не права. Нам не следует жениться. Я тебя не виню. Тебя влекло ко мне, когда мы были вместе, но ты понял, и справедливо, что не следует отдавать жизнь ради такого влечения. Прости меня за сцену, которую я тебе устроила. Ты признаешь, что я страдала.

Помни всегда, что одна женщина будет любить тебя больше любой другой. Думаю, ты тоже будешь меня любить, даже когда рядом с тобой будет другая. Да благословит тебя Бог! Желаю тебе счастья. Напиши мне короткую-прекороткую прощальную записку. Если ты этого не сделаешь, то будешь считать себя бессердечным. Но ко мне не приходи.

Твоя навеки

У. Х.

Миссис Хартл написала это на маленьком листке и, дважды перечитав записку, сунула ее в бумажник. Она сказала себе, что должна отправить письмо, но так же твердо сказала себе, что не в силах этого сделать. Только под утро она легла спать, но никого не впускала в комнату, после того как Монтегю от нее ушел.

Пол, вырвавшись от нее, долго бродил по берегу, потом заказал на утро экипаж, чтобы ехать в Карбери, и лег спать. К сквайру он вошел, когда тот завтракал.

– Я приехал раньше, чем вы ждали, – сказал Пол.

– Да уж, намного раньше. Возвращаетесь ли вы в Лоустофт?

Пол рассказал, что между ними произошло. Роджер одобрил все, кроме обещания к ней зайти.

– Пусть приходит. Вам придется это стерпеть, – сказал он. – Разумеется, вы должны платить за свою неосмотрительность.

Вечером Пол Монтегю вернулся в Лондон почтовым поездом, чтобы наверняка не оказаться с миссис Хартл в одном вагоне.

Глава XLVIII. Руби под арестом

После танцев в мюзик-холле Руби сбежала от кавалера в страшном гневе и объявила, что больше не хочет его видеть, однако уже наутро поняла, что ее тоска сильнее обиды. Что за жизнь ждет ее без любимого? Сбегая из дедушкиного дома, Руби, безусловно, не намеревалась становиться нянькой и прислугой на все руки в лондонских меблированных комнатах. Труд и тяготы ее не страшили, покуда можно было утешаться мыслями о будущих радостях. Танцы с Феликсом в мюзик-холле, даже если с них прошло уже три дня, настолько занимали ее мысли, что она безропотно мыла и одевала детей. Миссис Питкин вынуждена была мысленно признать, что Руби вполне отрабатывает свой хлеб. Но теперь, когда она порвала с кавалером почти что бесповоротно, все изменилось. И возможно, она была не права. Такому джентльмену, как сэр Феликс, конечно, неприятно слышать про женитьбу. Может, надо просто дать ему время, и тогда он посватается. И вообще, она не может жить без танцев. Так что Руби написала сэру Феликсу письмо.

Писать Руби умела бойко, хотя вряд ли ее письмо стоит здесь приводить. Она подчеркнула все слова о своей любви. Подчеркнула все извинения, что огорчила его. Она не хочет торопить джентльмена. Но она хочет еще разок потанцевать в мюзик-холле. Может он прийти туда в ближайшую субботу? Сэр Феликс прислал очень короткую записку, что будет там во вторник. Тогда он думал, что в среду отплывает в Нью-Йорк, и решил провести последний вечер в обществе Руби Рагглз.

Миссис Питкин не смотрела, кому ее племянница пишет и от кого получает письма. Новая свобода, безусловно, дозволяла девушкам вести переписку, никому ее не показывая. Однако миссис Питкин наблюдала за почтальоном и за племянницей. Почти неделю Руби не заикалась о том, чтобы уйти вечером. Она с образцовой прилежностью выгуливала детей в сломанной коляске почти до Холлоуэя и мыла чашки с блюдцами так, будто только о них и думает. Но миссис Питкин помнила слова мистера Карбери. Она уже отпустила намек, на который Руби не ответила. Миссис Питкин составила следующий план: если Руби начнет готовиться к уходу после шести вечера, она скажет очень твердо, что никуда та не пойдет, но, если девушку удержать не удастся, тут же уступит. Во вторник, когда Руби ушла к себе приодеться, миссис Питкин придумала кое-что понадежнее. Руби, уходя на прогулку с детьми, неосторожно оставила записку от кавалера в старой сумке, и теперь ее тетка знала все. В девять, когда Руби пошла одеваться, миссис Питкин заперла ворота и дверь.

– Вы не собираетесь сегодня выходить? – спросила миссис Питкин, постучавшись к жилице (та вернулась с моря днем раньше).

Миссис Хартл ответила, что будет дома весь вечер.

– Если услышите, что мы с племянницей спорим, не обращайте внимания, мэм.

– Надеюсь, ничего плохого не случилось, миссис Питкин?

– Она захочет гулять, я не разрешу. Так ведь нельзя, мэм? Она приличная девушка, но они нынче так привыкли к свободе, что непонятно, чего и ждать.

Миссис Питкин боялась открытого мятежа и оттого предупредила жилицу.

Руби спустилась в шелковом платье, как в прошлые разы, и произнесла свою обычную короткую речь:

– Я сегодня ненадолго выйду, тетя. У меня есть ключ, так что я сама войду тихонько-тихонько.

– Нет, Руби, – ответила миссис Питкин.

– Что «нет», тетя?

– Если выйдешь, то уж не войдешь. Останешься на улице. Уйдешь – не возвращайся. Вот тебе