видел ее: взгляд его не мог оторваться от ужасного лица, которое казалось оторванным от тела и высовывалось из-под громадных обломков разбитой колонны, – лица, выражавшего несказанное горе, агонию и отчаяние. Глаза страшной головы быстро мигали, как будто жизнь еще не окончательно отлетела, а губы дрожали и искажались улыбкой, затем внезапно мрак и неподвижность разлились по чертам страшного лица, сохранившего, однако, выражение ужаса, которое нельзя было позабыть.

Так погиб мудрый маг, великий Арбак, Гермес с огненным поясом, последний потомок египетских царей.

IX. Отчаяние влюбленных. – Положение толпы

Главк отвернулся с чувством благодарности и вместе с тем ужаса. Снова схватил он Иону на руки и побежал по улице, все еще ярко освещенной. Но вдруг опять в воздухе стало темнее. Инстинктивно Главк повернулся к горе – и что же! Один из двух исполинских гребней закачался и затем с грохотом, которого никакой язык не опишет, оторвался от своего горючего основания и рушился огненной лавиной по обоим скатам горы! В то же время повалил клуб черного дыма, наполняя воздух, расстилаясь над землей и морем.

Бесконечный пепельный дождь, гораздо обильнее прежнего, принес новое разрушение. Опять тьма окутала улицы густым покрывалом, и Главк, смелая душа которого наконец пришла в изнеможение и отчаяние, в бессилии опустился под какой-то аркой, прижимая к груди своей Иону и решившись умереть.

Тем временем Нидия, оттертая толпой от Главка и Ионы, тщетно старалась снова соединиться с ними. Напрасно она испускала жалобные крики, свойственные слепым. Они терялись среди тысяч криков эгоистического страха. Несколько раз слепая возвращалась к тому месту, где они расстались, останавливала каждого беглеца, расспрашивала о Главке, отталкиваемая всеми с нетерпением и досадой. Кто в такой час мог думать о ближнем? Быть может, в общественных бедствиях самое ужасное – это неестественный эгоизм, порождаемый общим страхом. Наконец, Нидии пришло в голову, что так как решено было искать спасения на берегу моря, то самым верным средством найти своих спутников будет направиться в ту сторону. Ощупывая дорогу своей путеводной палкой, которую всегда носила с собой, она продолжала с невероятной ловкостью пробираться между массами развалин и безошибочно отыскивала кратчайший путь к морскому берегу (так благодетельна была для нее теперь эта привычная темнота, столь прискорбная в обыденной жизни!).

Бедняжка! Трогательно было смотреть на ее мужество! Сама судьба, казалось, покровительствовала беспомощному существу! Кипучие потоки не касались ее, огромные осколки шлака потрясали землю и впереди и сзади, но словно щадили ее хрупкое тело, а когда на нее падала мелкая зола, она отряхивала ее с легкой дрожью и бесстрашно продолжала свой путь.

Слабая, беззащитная, но мужественная, поддерживаемая одним лишь единственным желанием, она представляла собою подобие Психеи в ее странствиях, подобие Надежды, блуждающей в юдоли теней, подобие самой души, одинокой, но бесстрашной среди ужасов и опасностей жизни!

На пути ей беспрестанно попадались толпы народа, то скучившиеся в потемках, то бежавшие куда-то, пользуясь мгновенными вспышками молнии. Наконец, какая-то группа, наскочившая на нее, повалила девушку наземь.

– Как! – вскричал чей-то голос. – Это ты, мужественная слепая! Клянусь Бахусом! Ее нельзя оставлять умирать здесь! Вставай, вессалийка! Вот так… Ушиблась ты? Нет? Ну и отлично! Пойдем с нами! Мы спешим к морскому берегу!

– О Саллюстий! Это твой голос! Благодарение богам! Главк, где Главк! Не видал ли ты его?

– Нет. Но, без сомнения, он теперь уже за городом. Боги, спасшие его от льва, спасут его и от огнедышащей горы.

С этими словами, подбодряя Нидию, добродушный эпикуреец увлекал ее с собою к морю, не обращая внимания на ее страстные мольбы помешкать немного, пока она отыщет Главка. Отчаянным голосом она продолжала выкликать имя возлюбленного, звучавшее музыкой в ее сердце, даже среди рева и грохота взбаламученных стихий.

Внезапная вспышка пламени, потоки лавы и страшное землетрясение, уже описанные нами, пришлись как раз на то время, когда Саллюстий со своими спутниками выбрались на прямой путь, ведущий из города к гавани. Здесь им загородила дорогу огромная толпа, чуть не половина всего населения города. Тысячи и тысячи народу рассеялись по полям, за стенами, недоумевая – куда бежать. Море далеко отхлынуло от берегов, и бежавшие к нему были так испуганы волнением и необычным отступлением стихии, а также безобразными предметами, оставленными волнами на песке, и шумом громадных камней, падавших с горы в пучину, что вернулись назад к суше, представляющей все-таки менее страшное зрелище. Таким-то образом два людских потока, – один, стремившийся к морю, другой – от моря, столкнулись и находили некоторую грустную отраду в своей численности. Встретившись, они остановились в отчаянии и сомнении.

– Мир будет истреблен огнем, – проговорил старец в развевающихся одеждах, философ стоической школы. – И стоическая и эпикурейская мудрость сходятся в этом предвещании. Настал час!

– Да, настал час! – воскликнул громкий голос, торжественный, безбоязненный.

Все присутствующие обернулись в испуге. Голос раздавался откуда-то над ними. Это был голос Олинтия, который стоял, окруженный своими друзьями-христианами, на крутом обрыве, где древние греческие переселенцы воздвигли храм Аполлону, в то время уже разрушенный и пришедший в ветхость.

В то время как он говорил, произошла та яркая вспышка пламени, что предшествовала смерти Арбака и озарила огромную толпу, испуганную, еле дышащую, – никогда еще не видано было на земле такого ужаса на лицах! Никогда, до последнего звука трубного, не суждено было видеть снова такого сборища! И над всеми возвышалась фигура Олинтия, с простертой рукой и печатью пророческого дара на челе, в сиянии извержения. Толпа узнала того, кто обречен был погибнуть в пасти дикого зверя, – тогда он был их жертвой, а теперь грозил им самим ужасами вечных мук. Среди тишины раздался снова его зловещий голос:

– Настал час!

Христиане вторили этому возгласу. Он разнесся эхом, был подхвачен со всех сторон – мужчины, женщины, старцы и дети повторяли его, но не громко, а глухим, подавленным шепотом:

– Настал час!..

В это мгновение дикий, свирепый рев пронесся в воздухе. И страшный тигр, царь пустыни, помышляя лишь о своем спасении, бросился в толпу, стараясь укрыться и не зная куда. Тут земля опять страшно задрожала, снова мрак пал на землю!

Подоспели новые беглецы. Захватив сокровища, уже не нужные более их господину, рабы Арбака примкнули к толпе. Только один из их факелов еще мерцал в потемках. Его держал Созий. Неверное пламя озарило лицо Нидии, и Созий узнал вессалийку.

– Ну, что ж, куда тебе пригодилась свобода, слепая? – спросил раб.

– Кто ты такой? Не можешь ли ты сказать мне, где Главк?

– Я видел его несколько минут