ревность, просто она сомневается в искренности его любви, но сама любит. Конечно, эти строки можно понимать по-иному, но Арзо уверен, что его острый ум сделал верный анализ.

Вдохновленный любовью, Самбиев с наглостью продемонстрировал свое удостоверение «Кабинет Министров», проник в недра Центрального гастронома и за незначительную переплату приобрел остродефицитное шампанское и коробку шоколада для поздравления Россошанских.

У Россошанских были гости, и Арзо моментально выдумал сказку о том, что его тоже ждет дружеская компания и не раздеваясь попятился к выходу.

– Стой! – хором закричали родители Дмитрия, устремились на кухню.

С огромной сумкой, затаренной Россошанскими всякой праздничной снедью – от заливного языка и селедки до домашних пирогов и коньяка – Самбиев появился в центре города. На радость южан, к Новому году выпал обильный снег. Грозный пестрел огнями. На площади Ленина устремилась ввысь величественная нарядная елка. Под ней – огромные фигуры Деда Мороза и Снегурочки, рядом детские аттракционы, комната смеха. Десятки фотографов снимают «на память». А в самом центре площади широченный людской круг – ликует лезгинка.

Как в чужом городе, бродил Арзо по яркому центру Грозного, частенько звонил из автомата Мараби; друга детства дома не было, и тогда отчаявшись, до предела озябнув и устав, он вынужденно побрел в свое жилище.

Увидев в сенях две пары громоздких мужских сапог, Самбиев хотел было уединиться в своей комнате, однако развеселая, раскрасневшаяся хозяйка силой впихнула его в гостиную. На вид разнорабочие, взрослые мужики, уже дошли до кондиции, вяло протянули ему руки, сонно кивнули головой. Самбиев стал доставать из сумки свои подарки к праздничному столу, множество блюд и изысканность упаковки поразили женскую половину, особый восторг высказывала внучка.

Некоторый эмоциональный всплеск, вызванный появлением Самбиева, быстро угас: один из мужчин заснул прямо за столом, другой бормотал хозяйке пьяный бред, частенько вытирая грубым кулаком слюнявый рот. Пытаясь согреться и войти в компанию, Арзо выпил залпом два стакана коньяка, но эффекта не получилось, ему было грустно, от трезвости противно.

Умудренная жизнью хозяйка быстро сориентировалась, отправила внучку спать, а потом, слащаво улыбаясь, заявила:

– Ну все… У нас своя свадьба, у вас своя.

С этими словами она выпроводила молодых людей в комнату Арзо, следом занесла остатки коньяка и кое-какую закуску, плотно захлопнула дверь.

Антонина и Арзо чувствовали нелепость ситуации, от скованности вначале молчали, потом, произнося пустые тосты, пили коньяк, какое-то кислое домашнее вино, и после этого Самбиева жгуче поманила к себе грудь, «такая же спелая, как у Поллы».

… Рано утром, идя по красочной аллее, пустынной после праздничной ночи Первомайской улице, Самбиев с брезгливостью вспомнил Антонину, следом подумал о Полле, от сравнительного анализа сморщился; ведь Полла тоже не девственница, и кто знает, чем она – теперь уже жеро – там, в Краснодаре, занимается, тем более будущий врач, да еще по ночам на «Скорой помощи» работающая.

Идет Арзо по морозной улице, ежится в легкой курточке, сквозь тонкую подошву туфель ноги стынут, а голова все равно не остывает, дурными мыслями полнится.

«А я тоже хорош, – подлая самокритика, как законная логика его поступков, – связался с этими женщинами. Все они грязные, неверные… А я? Я – мужчина, мне можно, даже положено».

По снежной дороге проехала новенькая машина. Самбиев с завистью посмотрел на ровесников, важно сидящих в теплом салоне, и мысли с порочных женщин переключились на более приятное, со страстью желанное. Представил он, как скоро станет богатым, влиятельным, даже всемогущим. И тогда не эти «старухи», а молодые манекенщицы будут кружиться вокруг него. Конечно, первым делом он заставит государство вернуть ему родовой надел, снесет с лица земли Докуевский сокодавочный цех, возведенный на части их территории, а потом построит около бука громадный дом, нет, дворец, высотой в бук… Нет, не выше бука, а чуточку ниже. И это будет не дворец, а загляденье… А потом он купит машину. Вот такую, как эти красные «Жигули». Нет красный – колхозный цвет, лучше вот такую,… ой, вот ту черную «Волгу». Вот это да! И он уже представил себя за рулем черной «Волги», смотрел ей вслед, и в это время показалась издалека блестящая иномарка. «Волга» – дрянь, а вот эта… Ты смотри – белый «Мерседес»! Арзо аж остановился, будто бы уже в свою впился счастливым взглядом, и только, когда машина с ним поравнялась, заметил, что за рулем сидит Докуев Анасби; смотрит на него в упор и, скривив скулу, презренно ухмыляется.

Разозлился на себя Арзо, горечь сдавила виски, как от места позора рванулся он вперед, на ходу решил обернуться, чтоб плюнуть на это подлое место, и тут он поскользнулся, неловко упал. Несмотря на боль, вскочил, кусая губы, на ходу стряхивая снег, сделал несколько шагов и только теперь заметил, что туфля вдоль подошвы порвалась.

Первая мысль была вернуться обратно, но пьяная атмосфера праздничного дома свела на нет эту идею. Тогда, дойдя до ближайшего телефона-автомата, он позвонил Мараби, и к счастью застал его дома.

– Не холодно тебе в этой куртке, в этих туфлях? – интересовался Мараби, встречая в коридоре Самбиева.

– Теперь нет, – хотел кичливо засмеяться Арзо, демонстрируя другу порванную обувь, но вместо этого вышла жалкая гримаса.

Мараби совсем не среагировал на неудачную шутку: был сух, угрюм, поглощен своими мыслями.

«Да, Мараби заразился Докуевской инфекцией, – вспомнил Арзо высказывание Лорсы, и как бы подтверждая это, друг начал говорить, что спешит, что у него дела, он должен ехать. Сказав что-то невразумительное, Арзо попятился к выходу. Он никак не решался и только в подъезде, когда дверь за ним чуть не закрылась, стыдливо попросил в долг сто рублей. Ни секунды не колеблясь, Мараби достал пачку ассигнаций, быстро отсчитал и, как будто избавляясь от навязчивого нищего, сунул другу купюры.

Раздосадованный Самбиев едва ли не плакал; он ненавидел себя, еще больше ненавидел и проклинал Докуевых, будто бы только они виноваты в его неурядицах. А о Мараби сожалел, видя как друг детства перемещается в их лагерь… Да и как иначе, ведь тоже Докуев, с ними в родстве.

Всю дорогу до Ники-Хита его преследовала презрительная ухмылка Анасби, и проезжая на автобусе мимо оголенной по зиме груши, где когда-то он поджидал Поллу, вместо прежней тоски по тем временам, ощутил новое, непонятное чувство, чувство недоброе, на коварстве замешанное.

«Нет, не войдет в мой дом женой Докуевская жеро! Не буду я любить, ласкать, целовать бывшую жену идиота – Анасби… Не смогу. Не должен, – думал злобно