На том и поладили.

Сейчас самое время быть покорным, и пусть склоненную голову видят оба старших брата.

Иван Андреевич застал Дмитрия в горнице. Дмитрий стоял подбоченясь, а двое рынд затягивали ремни на пластинчатой кольчуге князя.

— Проходи, что у порога застыл? — упрекнул брата Дмитрий Юрьевич. — Сказать что хочешь?

— Хочу, — замялся Иван, не зная, как начать. — Ко мне тут гонец прибыл… от Василия.

— Да не тяни, говори, чего он хочет, — Дмитрий поднял руки, и рынды стали затягивать ремни под мышками.

— Помнишь, как-то Василий у меня Бежицкий Верх отобрал?

Дмитрий усмехнулся:

— Как же не помнить, когда ты тотчас на мою сторону перешел и за обиду просил с ним рассчитаться. Плакался, дескать, он то дает, то вдруг отбирает.

— Ну так вот… тот гонец письмо привез, что Бежицкий Верх московский князь мне опять возвратил. А на словах просил передать: прощения просит и мира.

— Куда ты тянешь! — озлился на рынду Дмитрий Юрьевич. — Дышать совсем нечем! Прочь подите! Мне с Иваном потолковать надобно.

Слуги, привыкшие к быстрой перемене в настроении князя, покорно вышли в сени. Попадешь ненароком под горячую руку, так и кнутом огреть может.

Дмитрий ослабил ремни на доспехах. К чему они теперь, если Можайский опять за Василия. И, словно угадав мысли Дмитрия, Иван заговорил:

— Да ты не пугайся, Дмитрий. Не стану я супротив тебя воевать. Мне Васька так же, как и тебе, не люб. Много я от него неправды натерпелся. Хозяйничает в моей вотчине, как в собственном тереме. Дай ему волю, так он нас вообще без земель оставит и с котомкой в мир отправит милостыню собирать. Я и сам рад бы спихнуть его с московского стола, только сейчас нам не справиться с ним. Я тут в дружину к нему человека своего заслал, так он сказал, что войско Василия числом поболее и вооружение у них куда лучше, чем у нас. Пищали, пушки! Выждать нужно, князь, а потом ударить внезапно. Я уговорю его, чтобы он не воевал против тебя, а ты меж тем снимайся отсюда и к себе в Галич уходи. Там он тебя не тронет.

Дмитрий молчал. Одному Василия не одолеть. А он того и ждет, чтобы вотчины лишить.

— Ладно… ступай, — произнес Дмитрий, садясь на лавку. — Эй, рында, поди сюда! Тащи с меня доспехи.

Иван Можайский был скор на сборы, и часа не прошло, как пропели трубы, а полки уже выстроились колоннами и, подняв знамена, двинулись навстречу Василию Васильевичу.

Село опустело.

Дмитрий Юрьевич еще помаялся в одиночестве, а потом велел идти к Галичу.

Иван Можайский сдержал слово: задержал Василия. Третьи сутки Шемяка в пути, а великокняжеских дозоров не видать. Однако на четвертый день отправленный к стану московского князя гонец вернулся с дурной новостью. Василий Васильевич и не думал распускать полки, он шел следом за Дмитрием. Так охотник терпеливо выслеживает ускользающую добычу. Идет уверенно, понимая, что жертва обречена, а потому можно не прятаться.

Иногда порывы ветра доносили звуки труб великокняжеских полков. Они призывали Дмитрия остановиться в чистом поле и навсегда решить спор о старшинстве.

Вот и Галич. Родная вотчина.

Не думал Дмитрий Юрьевич, что Василий отважится подойти к самому городу, но полки великого князя Московского были в десятке верст и стали за лесом лагерем.

Дмитрий Юрьевич понимал: Галич остался единственным городом, где держалась его власть.

Место для позиций своей дружины Дмитрий Юрьевич выбрал на горе, рядом с городом. С нее хорошо видны полки противника, расположившиеся лагерем за лесом. С бугра легче атаковать конным, пешим лучше защищаться. Детинец князь укрепил пушками, из окрестностей воеводы понагнали отроков в пешую рать. Новое пополнение в бою не искусно: подучить бы их день-другой, да время не терпит — трубы московского князя торопят в бой.

Никогда Василий не подходил так близко, никогда еще с башенных стен горожане не видели великокняжеской рати. И сейчас, при виде полотнищ с изображением Христа, которые трепал ветер, горожанам московские полки не казались чужими. Это не ордынцы в мохнатых шапках на низкорослых лошадках, кричащие «Алла!». Никто угрожающе не машет копьями и бунчуками.

Рать московского князя собиралась молчаливо, без суеты, которой отличалась татарская тьма. Непросто решиться поднять руку на родича. Вот и не торопились воины, неохотно сворачивали шатры, готовясь к бою, заранее зная, что ночевать придется в самом городе. Слишком слабой была дружина галицкого князя, хоть и укрепил он ее пищалями и нарядами.

Московская рать, подошедшая совсем близко к городу, не казалась страшной. Трудно признавать в бородатых лицах соотечественников врагов. Не верилось, что скоро сойдутся они не плечом к плечу, как когда-то бывало раньше, а друг против друга, наставив в грудь рогатины.

Рать Василия, разбившись надвое, все ближе подступала к полкам Шемяки, окружая с двух сторон возвышение, где стояло его войско. Гора больше напоминала маленький остров, охваченный весенним половодьем. Впереди великокняжеской рати двигались конные, чтобы первым же ударом снести укрепления Дмитрия Шемяки и следовать дальше в город. Вторыми шла пехота, ей предстояло уничтожить раздробленные отряды. А у самого леса Василий установил наряды, и пищальники вкатывали в громадные жерла каменные ядра.

Дмитрий стоял на самой вершине горы и представлял, как завтра вершок за вершком будут теснить московские полки его воинов. И двух часов не пройдет, как одолеют они вершину, а его возьмут в плен.

Еще вчера Дмитрий обходил свои полки и видел, как неторопливо, со знанием дела готовятся дружинники к бою: прилаживают поудобнее к телу кольчуги, затачивают мечи, надевают чистое исподнее. Но не было у них того боевого задора, с каким собирались полки со всей Русской земли воевать против недругов. В тот вечер Дмитрий прочитал на их лицах свою судьбу. Не осталось в ратниках былой веры в князя, не верили они и в свою победу.

И можайского князя нет — почуяв недоброе, слетел он с прежнего места и перекинулся к московскому хозяину. Бояре, словно чувствуя близкую кончину галицкого князя, отводили глаза в сторону.

Ходил Дмитрий от полка к полку. У одного костра заметил молодого иконописца Елисея из Троицкого монастыря. Церковный суд год назад приговорил его к сожжению за то, что он написал уродливого Христа. А на вопрос игумена, почему у него Бог со страшным оскалом и больше напоминает татя, нежели мученика, отрок отвечал: «Разве не страдает наш народ от междоусобицы? Разве мало льется крови, разве не пропитаны ею поля и луга?! Все это видит наш Господь, вот оттого и лицо у него такое уродливое».

Инока должны были сжечь на сосновом столбе, уже стянули ему руки и обложили соломой, когда вдруг за него вступился галицкий князь. Дмитрий выкупил богомаза за золото и наказал: «Ты для меня будешь писать своего Христа. Именно такой он мне и нужен».