Арлетта вздрогнула и обернулась. У камина, возле отошедшей ореховой панели, стоял некто с охапкой сирени. Сквозь неистовство бело-лилового пламени светлым овалом проступало лицо. Близорукость и полутьма превращали гостя в призрак, голос и слова возвращали в бытие… А чего, собственно говоря, она ждала от этого сумасброда? Что он станет смирно сидеть в Нохе и внимать проповедям? Как бы не так. Король умер, Ворон улетел.

— Вы удивлены?

Охапка цветов взмыла к потолку, дождем посыпалась на ковры. Это был не Арно и даже не сын. Друг сына. И отца. Губы урожденной Рафиано дрогнули.

— Удивлена? Ничуть. Глава дома Алва всегда отыщет дорогу в апартаменты графини Савиньяк.

Вдовствующей графини, но шутить этим она еще не могла.

2

— Новая притча? — Рокэ склонился над столом, давая хозяйке возможность то ли схватиться за эсперу, то ли поправить волосы, то ли просто отдышаться. Нелишняя деликатность, если бедняга смотрелся в зеркало, а он смотрелся — ввалившиеся щеки были выскоблены до синевы.

— Притча новая, сюжет старый. — Арлетта улыбнулась, беспечно, как только могла. — Не доходили руки записать…

Загнан конь… Почти до смерти. Создатель, смогла бы она выдавить улыбку, приди к ней таким кто-то из сыновей?

— Я столько раз встречал подобное, что не могу угадать, кто именно вдохновил вас.

— Колиньяр, — объяснила Арлетта и поняла, что ее голос звучит слишком хрипло. — Нашел грязь в Веннене, а его супруга заявила, что подобную мерзость следует сжигать. Я это запомнила…

— Вы одарили бы Колиньяров бессмертием, будь они единственными или хотя бы первыми в своем роде. — Росио склонил голову к плечу. — У вас опять трудности с моралью, Арлетта? Почему бы не напомнить, что жечь книги и насиловать — значит признаваться в собственном бессилии. В том, что тебе не опровергнуть написанное и не добиться любви.

— Запиши сам, — предложила графиня, собирая с пола сирень. Гроздья были мокрыми и тяжелыми, как в юности. — Ты ведь все равно начнешь писать какие-нибудь рескрипты…

— Не сразу, — утешил вернувшийся из очередного Заката мальчишка. — Для этого я слишком мало знаю, но вы мне все расскажете.

— О ком? — сощурилась Арлетта и тут же об этом пожалела. — Что они с тобой сделали?!

— Ничего. — Синие глаза знакомо и отчаянно блеснули. — Они — ничего. Я все сделал сам, сын вашего друга Бертрама это подтвердит. Когда вернется. Я отправил его за Эчеверрией и родителем. Полагаю, отыскав одного, он обнаружит и второго, а еще, сударыня, мне срочно нужен ваш брат…

— Гектор занят Агарией, потом он собирался в Ургот. Я пишу ему уже туда. Ты успеешь его перехватить у Майдю, даже если пару дней отдохнешь. Признавайся, это лихорадка?

— Что-то в этом роде. Гектору придется свернуть в Савиньяк, отдать долг братской любви. Я не могу разъезжать по Эпинэ, так как во весь опор скачу к Хербсте. Милая Катари объявила талигойцам и послам Золотых земель, что ваш покорный слуга отбыл к северным армиям. Я решил согласиться. Подобная новость расположит «гусей» к осторожности, а «павлинов» — к беспечности, что в нашем нынешнем положении нелишне. К тому же будет несправедливо, если ее величество уличат во лжи именно тогда, когда она едва не сказала правду. Я на самом деле собирался к Рудольфу, вернее, к фок Варзов.

— Лионеля старик тоже тревожит, — невпопад кивнула Арлетта. — Эта кампания может оказаться для него слишком тяжелой. О Фердинанде мы уже знаем, о Марселе и Катарине ты почти сказал. Она говорит с послами, значит?

— Значит, Леворукий чтит людские законы и чего-то от нас ожидает. — Рокэ подхватил с пола одинокую цветочную гроздь и положил на стол рядом с высохшим пером. Он по-прежнему все делал красиво. — Госпожа Оллар и ее еще не рожденный ребенок составляют единого регента при малолетнем короле. Это способствует всеобщему умилению, равно как и примирение осиротевших эсператистов с осиротевшими же олларианцами. Я и раньше подозревал, что, не стань слуг Его, дети Его слегка растеряют свирепость.

— В таком случае где Ракан? В Багерлее, в Алати или в Закате?

— Не знаю, куда все мы уходим, но он отправился прямиком туда. Верхом на Моро… Из этого вышла бы неплохая притча, хоть и банальная.

Ровный голос, спокойный взгляд. Кто бы ни умирал и кто бы ни предавал, Рокэ Алва не станет рыдать и падать без чувств. Ли такой же. И она сама, и Бертрам… Какие же они все спокойные, талигойские чудовища: ни слез, ни жалоб, сдвинул брови — и идешь дальше.

— Я напишу о неудачном короле, решившем доказать всему миру, что он удачный.

— Образ не нов. — Можно подумать, его сейчас волнуют притчи! — Но никто из них об этом не подумал — ни всадник, ни Моро…

— Ты голоден? — Не прошло и часа, как вспомнила. Хозяйка дома…

— Как четверо волков.

— Тогда я разбужу Мадлен. Я уже потрясла тебя отсутствием любопытства?

— Несомненно! — Губы, припавшие к руке, были горячими и живыми.

— Я не держу в спальне вина, — твердо произнесла Арлетта. — Если ты можешь рассказывать на трезвую голову, то я слушать не в состоянии. Ты один?

— Здесь — да.

— Тогда я разбужу еще и Себастьяна. Пусть постелет… в комнатах Арно, хватит им пустовать — не кладбище. Письма в красной шкатулке. Те письма, которые тебе нужны. Бертрам их уже читал. Выражений сыновних чувств там немного… Я сейчас вернусь.

Рокэ кивнул и потянулся к шкатулке. Он изменился чудовищно и при этом не изменился совсем. Желтеет и облетает листва — ствол и корни остаются, и кто скажет, что клен осенью не клен, а дуб зимой не дуб? Бертрам — это Бертрам, Арлетта Савиньяк это Арлетта Савиньяк, Росио — это Росио. Он будет жить и что-то делать. Без лошади и без короля.

Фердинанд сдался и убил себя. Моро не покорился и убил врага. Мориск-убийца и недобрый дурак в седле… Арно то и дело рассказывал про таких. Горячая лошадь делает лансады, желая вырвать повод или сбить всадника, но Моро одной свободы было мало. Черныш замыслил убийство и убил.

— Сударыня! — Мадлен в ночном чепце удивительно напоминала добрую сову. — Ох, сударыня… Что с вами? Никак письмо… Плохое?

— Хорошее. — Зачем она солгала? Нет никакого письма, просто в доме тех, кто воюет, писем ждут всегда. Ждут и боятся.

— Тогда с чего вы?

В самом деле, с чего? Росио здесь, живой, то есть оживающий, Ракан мертв, а Моро… Кони живут меньше людей.

— У нас гость, Мадлен. Герцог Алва, но об этом знаем только мы и Себастьян. Разбуди его, пусть приготовит спальню Арно. Сама займешься ужином. Молча.

Сонный взгляд стал осмысленным, морщинистая рука метнулась к юбке. Так и понимаешь, что любишь служанку. Или коня… До боли любишь. Скольких мы любим и за скольких боимся, подумать страшно. Потому и не думаем до последнего.