глубине подземного лабиринта, где сама темнота дышала Бездной, две опустошённые гробницы. Даже если ты самая достойная из дочерей островов, ты можешь быть готова пожертвовать собой ради Рода — но не ради чужой фантазии, из-за которой уже бессмысленно погибли другие.

Ханне чувствовала себя преданной. А Метте была зла, зла на всех и на всё, зла на отца, поставившего власть и силу выше собственной семьи, и на мать, неспособную дать ему отпор, и на всех колдунов мира, совершенно безразличных к маленьким изломанным судьбам.

Метте приехала в Холл, чтобы поговорить с Серхо, но не смогла произнести ни звука: данное Мадсом обязательство запечатало в ней слова. Но нельзя ведь это, действительно, оставлять так!..

Они должны заплатить за это — и они заплатят.

Если Ханне считали тихоней, то Метте — лёгкой на подъём хохотушкой, от которой не стоит ждать ни серьёзности, ни больших решений. И в убийстве чернокнижников видели внутренние разборки или сложные интриги, но никак не месть испуганной девочки.

А Метте, хохотушка или нет, была настоящая Морденкумп. И она решила со всей ясностью: она убьёт тех, кого узнала в тех залах Ханне, и весь план чернокнижников — так или иначе — рухнет; либо от того, что погибнет кто-то незаменимый, либо от того, что выжившие перегрызутся за власть, либо от того, что полиция всё-таки посмотрит на убитых достаточно внимательно.

Метте взяла из хранилища чистое метеоритное железо, и оно, покорное её воле, растеклось вдоль тела непроницаемыми латами. Метте была сильна, неузнаваема и пахла одним только космосом, который лисы не умели понять. Метте сливалась с тенями, подолгу стояла в темноте, собираясь с духом, а все осевшие на латах примеси вминала в ядро металлического шара, чтобы аккуратно закопать его в саду.

— Я знала, — тяжело резюмировала Става, — я с самого начала говорила, что вы все — долбанутые!

Проще всего было с Тибором Зене. Старик успел потянуться за зеркалами, но Метте растоптала их все, а потом наступила самому Тибору на грудь, переломав рёбра. Матеуша она встретила в Холле совершенно случайно и не успела посмотреть, как он станет умирать: её спугнули голоса, и весь вечер Метте нервничала и грызла губу, надеясь, что её всё-таки не смогут узнать.

Но с Асджером Сковандом было едва ли не труднее. Тогда Метте вела голая ярость, а она — плохой советчик: Метте потянуло на прочувствованные речи, и Асджер бежал от странного воина в металле, желавшего ему смерти.

Была глубокая ночь, город спал, и Асджер не нашёл ничего лучше, чем войти в ворота особняка Бишигов. Это было, по правде сказать, неплохое решение: у него было приглашение от Ёши, товарища по покеру и любителя запретных гаданий, и за спинами десятков горгулий Асджер мог почувствовать себя в безопасности.

Но Метте была не только мстителем в железных масках, но и двоюродной внучкой старухи Керенберги. И до крыльца Асджер не дошёл: железные кулаки опустились на его спину, а потом били то в живот, то по голове.

— Очень сложно, — покачала головой Става. — Ты уверен?

Ёши не был уверен, — но в тот момент, когда Хавье, гостеприимно разливая по чашкам чай, светски поделился своими замечаниями о том, что Мадс совсем не умеет воспитывать дочерей, всё вдруг сложилось.

Ёши соврал мне о том, что не давал приглашения Асджеру, легко поняв, что я сама не смогу узнать этого в точности. Но таких приглашений было совсем немного. Кто-то ещё из домашних промолчал тогда о приглашении; а с чего бы Керенберге молчать, если только речь не шла о дорогих ей людях?

В ту ночь Керенберга Бишиг не спала: так бывает со старухами, у которых ноют по вечерам все суставы. Голем доложил ей о гостье, вошедшей в дом на правах родственницы; Керенберга смотрела из окна за кровавой расправой, а затем велела голему забыть всё, увиденное в тот день.

Он и забыл — всё, в том числе рецепт приличных шницелей.

Этих подробностей Ёши не мог пока знать, но чутьё его не обмануло. Может быть, там, у закрытого ритуального склепа, в нём проснулись экстрасенсорные способности.

А, может быть, всё в сознании было таким пустым, что россыпь деталей складывалась в решение сама собой.

— Сделай лицо попроще, — сказала Става в своей обычной манере, но в голосе её слышалось неуверенное сочувствие. И спросила громко: — Она не слышит нас отсюда?

Заклинатель, прилаживающийся к граниту гробницы, только покачал головой:

— Полтора метра камня.

Им понадобилось почти два часа, чтобы всё-таки подцепить чарами вбитый в стены клин и, укоренившись в алтарный круг, вытянуть его в залу. В гробнице была темнота, пахло стылой водой и запретной магией, а Ёши вошёл внутрь даже раньше заклинателей.

Может быть, если бы я смотрела тогда в его лицо, я поверила бы в любовь.

Увы, я не могла его видеть. Клинок уже был занесён. Для меня вселенная истончилась и застыла, а из моих глаз на мир глядела безразличная Бездна.

lxxxiv

— Мне очень жаль, господин Ёши. Готовьтесь.

Я слышала голоса будто сквозь вату, смазанным странным эхом, отдающимся болью в ушах. Мои глаза были закрыты, и всё равно перед ними плавали яркие пятна. Они расходились фракталом, распускались бесконечным цветком, как будто в зеркальную трубу калейдоскопа высыпали цветной бисер.

— Это всё, что вы можете сделать?

— Даже дар моего Рода бессилен здесь. Мы можем только замедлить процесс, но это противоречит идеям милосердия. Не нужно её мучить.

— Неужели ничего…

— Вы можете помолиться, господин Ёши, — серьёзно сказал невидимый Сендагилея. — Тьма милостива к своим детям.

Мне хотелось сказать им что-то важное. Что-то яркое, пафосное, такое, чтобы меня можно было запомнить по этим словам. Но калейдоскоп встряхнуло, бисер рассыпался с мучительным звоном, и я зажала руками уши, пытаясь не закричать.

— Тише, тише… ты дома, я здесь. Тебя беспокоит свет?

Что-то коснулось лица. Я чувствовала это издалека, из глубины, как будто и ощущение, и лицо не были моими. Моими были только яркие блики в калейдоскопе, вибрации воздуха и боль.

Шаги. Скрипучий звук вращения — кажется, это сдвинулся небосвод, отмерив мне новый день.

— А ведь Пенелопочка не успела подготовить, — печально сказал кто-то голосом бабушки. — Как вы думаете, что бы ей понравилось? Я думаю, гранодиорит и сталь. Мы должны заказать достойный.

— Достойный что?

— Саркофаг.

Я первый раз слышала, чтобы Ёши повышал голос. У него была странная способность оставаться всегда спокойным и немного лиричным, как будто ничто не могло