Лучше всех это поняли анабаптисты. Движение их началось с порицания Реформации в Северной Европе, где по-прежнему крестили младенцев. Анабаптисты считали, что к вере человек должен прийти сознательно, уже взрослым. Книга Деяний, рассказы о первых христианах, часть которых лично знала Христа, изобиловали историями о том, как взрослые узрели свет истины и приняли крещение. Анабаптисты были радикалами в прямом смысле и вернулись к корням веры. В первой половине XVI столетия их так же, как некогда первых христиан, боялись руководители Реформации (тот же Цвингли), их так же подвергали жестоким гонениям – ссылали, пытали, сжигали на кострах. В результате радикализм выживших анабаптистов лишь укрепился. В конце концов, в Библии быть христианином значило подвергаться гонениям.

Четыре века спустя, когда Расс был ребенком, воспоминания о мученичествах анабаптистов не потускнели. Истории Феликса Манца, Михаэля Заттлера и прочих убитых за веру стали частью кредо меннонитской общины родителей Расса, обитавшей на фермах вокруг Лессер-Хеброна в Индиане, и причиной ее обособленности. Царство небесное на всю землю не распространить, но можно приблизиться к нему в меньшем масштабе сельских общин, которые практикуют автономность, живут в строгом согласии со Словом Божиим и сознательно удаляются от современности. Меннониты выбрали путь “мирных земли”[43]. Тот, кто стремится к большему, рискует потерять всё.

Анабаптисты Лессер-Хеброна не относились к Старому порядку – они пользовались машинами, мужчины носили обычную одежду, – имущество у них не было общим, как у гуттеритов, но Расс в детстве почти не видал денег и не слыхал о большом мире. В двенадцать он целое долгое лето бесплатно работал у четы Нидермайеров, Фрица и Сусанны, чей сын умер от инфлюэнцы: Расс доил коров, убирал навоз и не сомневался, что Нидермайеры сделали бы то же самое для Хильдебрандтов, окажись те в их положении. Старшие сестры Расса отсутствовали дома по нескольку месяцев: помогали соседям ухаживать за новорожденными, Рассу же приходилось выполнять дополнительные обязанности на маленькой ферме, которая принадлежала их матери. У них было несколько коров, большой огород, еще больший сад и десять акров пахотной земли: все это позволяло заработать хоть какие-то деньги.

Отец Расса служил пастором в церкви Лессер-Хеброна, как некогда его отец. В отличие от остальных мужчин общины, он ходил в застегивавшемся на шее длинном пальто без воротника. В гостиной их городского дома стоял шкаф, в котором хранились записи о рождениях и браках, протоколы заседаний анабаптистского совета той поры, когда члены общины чаще спорили друг с другом, и родословные, тянувшиеся до предков-европейцев. В любое время дня в гостиной можно было застать мужчин, которые обсуждали дела с отцом Расса и вежливо принимали из рук его матери куски пирога. Казалось, нет предела их терпеливой готовности поддерживать обособленность общины, их бескомпромиссной покорности Слову Божию. Спор между соседями или некая обрядовая тонкость порой занимала их неделями, прежде чем отцу Расса удавалось примирить стороны.

Блаженны миротворцы[44]: Расс гордился отцом, но побаивался его серьезности, его грозного пальто, рассудительных мужских голосов в гостиной. Он предпочитал кухню: там он чувствовал себя ближе к Богу. Мать его трудилась по четырнадцать, а то и шестнадцать часов в день, невозмутимая, в скромном платье и платке. Писание учит, что земная жизнь – лишь миг, но в обществе матери этот миг тянулся долго. Расс рассказывал ей о школе или ферме, она участливо слушала, задавала сердечные вопросы и за время рассказа успевала замесить и раскатать тесто для пирога, почистить и нарезать яблоки, сделать пирог. А потом, без паузы и без спешки, бралась за следующее дело. Глядя на нее, казалось, что подражать Христу легко и приятно. Расс с ужасом думал, что четыреста лет назад таких кротких, истово верующих лишали жизни: при мысли об этом он проникался состраданием к мученикам.

Еще ему нравилось бывать в кузнице деда по матери, Опы[45] Клемента, чинившего, помимо прочего, тракторы и автомобили. Клемент учил Расса держать клещами раскаленную подкову, мастерить из жестяных обрезков формочки для печенья (в 1936 году Расс подарил их матери на Рождество), перебирать карбюратор, выправлять молотком вмятины на колесе и проверять штангенциркулем, ровно ли получилось. Жена Клемента умерла, когда Расса на свете не было, и хотя Опа работал так же вдумчиво и спокойно, как дочь, и так же ловко обращался с окружающими его предметами, от одиночества он начал чудить. Подписался на “Сэтеди ивнинг пост”, забывал бриться и мыться, порой пропускал богослужения с собратьями по вере. В завершении дня лез в карман полосатого комбинезона, доставал мелочь и в благодарность за помощь предлагал Рассу взять со своей черной ладони любую монетку, в которой есть серебро. Невинно-пылкая вера не позволяла Рассу даже в отрочестве потратить деньги только на себя. Ему казалось немыслимым не купить маме подарок – хоть пачку имбирного печенья, хоть флакончик мятного масла.

Община кротко, но решительно не принимала государства – разве что налоги, по мудрому слову Иисуса, платила в казну аккуратно. Детей учили отдельно, не в государственных школах, взрослые не ходили на выборы и в суды, а будучи призваны в свидетели, не клялись на Библии. Главным принципом общины был пацифизм. Мало о чем Евангелие высказывается яснее, чем о несовместимости любви и насилия. В 1917 году дед Расса по отцу, как пастор общины, столкнулся, с одной стороны, со злобой и предубеждением фермеров-неменнонитов (в окна сторонников кайзера летели камни, стены сараев исписывали ругательствами), а с другой – с тем, что некоторые семьи его прихожан отпустили сыновей на войну. Две такие семьи в конце концов покинули общину.

Рассу было семнадцать, когда Америка вступила во Вторую мировую войну. Ему пришлось бы раньше подать заявление об отказе от службы в соответствии с религиозными убеждениями, если бы глава местной призывной комиссии не вырос на ферме по соседству с Нидермайерами. Кэл Сэнборн восхищался меннонитами и старался по возможности уберечь их сыновей. Расса призвали одним из последних, в 1944 году, к тому времени он отучился пять семестров в колледже Гошен. И успел пережить первый кризис веры – не в Иисуса Христа, а в родителей.

В Гошене ему нравилось, но сдружился он разве что с сыном пастора. Высоченный, нескладный, серьезный, в отца, в обществе более спортивных мирских парней Расс чувствовал неловкость, особенно когда разговор заходил о девушках. Отец предупреждал его, что в колледже будут девушки и что негоже их избегать, но Расс, глядя на девушек, каждый раз вспоминал мать. Даже улыбка в ответ на приветливую девичью улыбку казалась ему оскорблением той, кого он любил и чтил больше всех: его мутило от этого. Чтобы справиться с собой, он гулял на природе неподалеку от колледжа, проходил по пять-десять миль, дабы изнурить тело и открыть душу благодати.

В третьем семестре Расс изучал историю Европы и с интересом слушал рассуждения Клемента о войне (дед следил за происходящим в мире). Нигде так не ощущался дух Рождества, как в кузнице с ее мехами и пузатым горном. Каждый инструмент был знаком Рассу, пробуждал воспоминания о проведенных здесь днях, казавшихся медленнее и глубже от невысказанной любви. Каждый год на Рождество в кузнице объявлялся новый инструмент – подарок Рассу: молот, лучковая пила, перфоратор, набор резцов. Он упрекал себя за то, что редко пользуется инструментами, но Клемент заверял, что однажды они пригодятся. Опыт благодати, который довелось пережить Рассу, казалось, сулит ему будущее пастора, по примеру отца, а тот умел обращаться разве что с канцелярским ножом, но Расс надеялся, что, когда остепенится и у него появится жена, а там и дети, возможно, он обзаведется и собственной причудой – в свободное время займется столярным ремеслом.