2. При наличии у покупателя каких-либо документов на эту машину – срочно подвергнуть их криминалистической экспертизе на предмет установления подлинности.

3. Осмотреть купленную им машину и зафиксировать номера двигателя, кузова и шасси, а также государственный регистрационный номер.

Ответ шлите в адрес Городского отдела милиции Риги.

Следователь

...Значит, решено – еду в Ригу. Интересно, сколько же мне мотаться еще? Конца и края не видно. И почему-то вспомнил слова Сашки Савельева: «А про тебя жена – ни мур-мур»...

Я вышел на улицу, постоял, раздумывая, куда бы мне податься в последний вечер.

Стоял, думал-думал, пока не понял, что идти мне некуда. У входа в метро, несмотря на дождь, ждали своих девушек молодые люди с грустными осенними букетами. А самим им было весело, они так много ждали от сегодняшнего вечера! Где-то в парке играла негромко музыка, шаркали шинами по лужам такси. Неоновые огни отсвечивали в низких облаках, и облака от этих огней были красные, угрожающие.

Я дошел до почтового отделения, взял бланк телеграммы и написал: «Наташа, закончу дела, пошлю все к чертям. Без тебя мне очень худо. Хочу быть всегда с тобой. Все еще будет прекрасно. Напиши мне письмо в Ригу, горотдел милиции».

Девушка-телеграфистка посмотрела мельком бланк.

– Ругаться по телеграфу нельзя, – сказала она.

– А я и не ругаюсь.

– Вы написали «все к чертям».

– Разве? Это я про плохих людей.

– Я их не знаю, и все равно нельзя.

– Я их тоже не знаю, – покачал я головой.

Девушка взглянула на меня как на сумасшедшего. Я взял из ее рук бланк и почти все вычеркнул. Осталось:

«Наташа, без тебя мне очень худо. Напиши мне в Ригу».

– С вас пятьдесят пять копеек.

– За любовные послания надо брать дороже. Как за «молнии»...

Я открыл глаза и снова зажмурил веки, подумав, что сон все еще продолжается. Потом приоткрыл один глаз. На нижней полке сидел поп. Ну да, самый обычный священник – в черной рясе, с красивыми длинными волосами и серебряным наперсным крестом.

Поп взглянул на меня и, увидев мой приоткрытый глаз, заулыбался.

– Крепкий сон – признак чистой совести и нормальной физиологии, – весело сказал он. – Когда я сел в Ржеве, вы уже сладко почивали.

Я пробурчал ехидно:

– А разве церковь признает физиологию?

Священник улыбался добродушно-снисходительно.

– Мой друг, у вас на лице написано, что сейчас вы спросите меня, почем опиум для народа и почему факты из Бытия не соответствуют фактам из Екклесиаста.

Это меня рассмешило, но все равно я настроился к нему враждебно. Потому что есть такая примета: если встретил попа – дороги не будет. А в плохие приметы я не то чтобы верю, но отношусь к ним с опаской. Тем более что мне очень нужна была хорошая дорога. Обязательно. Поэтому я промолчал. И потрогал задний карман – на месте ли пистолет. Черт их знает, этих попов – темные люди, обманом живут. И лицо у меня при этом, наверное, было злобно-глупым.

Потому что он сказал:

– К людям надо добро относиться, с верой, и они возвращают добро и веру сторицей, – и стал прихлебывать из стакана горячий чай.

Свесив сверху голову, я задиристо спросил:

– По-вашему, выходит, что люди только у вас могут получить добро и веру. Так, что ли?

– Это слишком вольное толкование моих слов. Безразлично, где человек может получить добро и веру – в храме Господнем или в агитпункте. Важно, чтобы получил и с благостью употребил.

– Ну, эти сказки я слышал, – махнул я рукой. – Добро и вера – не бакалейные товары, и где попало их не получишь.

– Между прочим, и бакалею где попало не получишь, – сказал поп.

– Чего-чего? – Я стремительно привстал на полке и ударился затылком о потолок.

Священник еле заметно ухмыльнулся и снова кивнул:

– Да-да. Рис в керосиновой лавке не получишь. А если получишь, то рис будет с запашком.

Потирая охотно набухавшую шишку, я торжественно воздел руку:

– Вот именно! Добро и вера с душком – кому они нужны?

Священник пожал плечами:

– Есть же общечеловеческие представления о добре. О добре без запаха. Потому что человек вообще добр. И сказано в Писании: «Зло сердца человеческого от юности его».

Спор был какой-то бессмысленный, без точных позиций. Да и понимаем мы с ним все по-разному. Мне стало досадно, что поп, как в теплой ванне, купается в струях своего альтруизма, а я, получается, какой-то бес злобный, нелюдь. И я сказал:

– Чтобы рассуждать о добре, надо узнать полную меру зла. Вы ведь грехи людские созерцаете и отпускаете. Вам-то что – не жалко. А мне за них карать приходится, если есть состав преступления. Потому что я считаю, что если один другого ударил по левой щеке, то не надо подставлять правую, а надо дать хулигану два года. А вам ведь не жалко, если он врежет ближнему своему по правой и добавит еще ногой по заднице, то есть, прошу прощения, по чреслам. Первому вы грех отпустите, а второго утешите. Поэтому вы – добрый, а я – злой. Вот и получается – у вас десять заповедей, а у меня – Уголовный кодекс.

– Хм, у вас же есть это, как его, моральный кодекс...

– Да, есть. У нас есть. – И подчеркнул «у нас». – Но он адресован людям по-настоящему добрым или тем, которые еще могут стать добрыми. А есть среди людей такие, что их уже ничем не убедишь и никак не перевоспитаешь. Вот они-то, а не какой-то мифический дьявол и есть враги человеческие. И уж конечно, мы им пощады не даем.

– Как я понимаю, вы, молодой человек, – юриспрудент?

Я кивнул, усмехнувшись про себя: «Сашку Савельева буду теперь называть юриспрудентом». Поп грустно посмотрел на меня:

– Характер работы в известной мере ожесточил вас против людей...

– Опять двадцать пять! Да почему же против людей?!

– Потому что только Всевышний может понять и простить человеческие прегрешения, ибо сам есть источник доброты!

– Враки! – взбеленился я. – Человек! Человек – источник доброты! Поэтому для человека нетерпимо, когда доброту и веру топчут в грязь и кровь...

Поезд подходил к Риге.

Господи, неужели я действительно ожесточился против людей?..

В помещении дежурной части седьмого отделения милиции было тихо, лишь в открытую форточку окна врывался частый монотонный шепот дождя да из ленинской комнаты доносилась фраза песни, которую кто-то разучивал на аккордеоне: «Пусть всегда будет солнце... Пусть всегда будет... Пусть всегда...»