…когда я умру… – голос Сверра доносился из-за грани, не того чужака, которого Кэри боялась, но мальчишки с длинными белыми волосами. Он сидел на подоконнике, свесив ноги в пустоту. И белый пух садился на колени.

– Слезь, а то простынешь.

Кэри было холодно смотреть на него.

– Не простыну, – он похлопал по камню, велев, – садись. Смотреть будем.

– Куда?

– Вниз. Видишь, как красиво?

Огни, переплетенные с огнями, созвездиями, желтыми россыпями одуванчиков…

– Не бойся. – Сверр сжал руку. – Я не позволю тебе упасть. Держи.

Он протянул свечу, которую наверняка стащил из шкатулки леди Эдганг. Свеча была длинной и тонкой, обернутой в золоченую хрустящую бумагу. Она сломалась посередине, и обе половины держались на тонкой нити фитиля.

– Когда я умру, – он зажег свечу не ладонью, но длинными каминными спичками, – я стану огнем.

– А я?

– И ты. Тогда мы найдем друг друга…

– Я не хочу умирать. – Кэри ерзала, пытаясь отодвинуться от пустоты под ногами.

– Я тоже. – Огонек разделил их и соединил, потому что Кэри держала свечу, а Сверр держал Кэри. Это было правильно. – Но когда-нибудь все умирают…

…и становятся огнем.

Факелом в руках уличного акробата. Он высоко подбрасывает ноги, то приседая, то вскакивая, а руки его, задранные над головой, держат тяжелую дубину факела.

Катятся по ладоням капли смолы.

И бледное, нарисованное гримом лицо кривится. Акробат вот-вот заплачет, но нет, он швыряет факел и делает колесо, успевая встать на ноги и факел поймать.

В подставленный цилиндр сыплется мелкая монета…

– …леди, леди! – стук в окно пугает, и Кэри хватается за руку мужа. – Леди!

Мальчишка повис на подножке кареты.

– Вам цветок!

Он умудряется открыть дверь и сунуть в щель черную розу на длинном стебле.

– От кого?

– От господина в маске! – Мальчишка показывает Брокку язык и исчезает в толпе.

Город, озаренный огнями, кипит жизнью. И карета, увязнувшая было на площади, медленно вписывается в поток экипажей.

Королевский дворец ждет.

– Я не знаю, от кого она. – Кэри касается холодных лепестков. – Не злись.

– Не злюсь.

– Злишься. – Она снимает маску. – Их просто приносят… иногда.

– Ладно, злюсь, – признает Брокк. – Почему ты раньше не говорила?

…потому что ей было приятно получать цветы. А еще потому, что надеялась – заметит…

От розы неуловимо пахло землей и машинным маслом.

…почему Кэри никогда не задумывалась, кто приносит розы?

…наверное, потому, что знала – они не от Брокка, а остальное было не столь уж важно. И она уронила цветок на сиденье.

– Кэри…

– Я помню. Я не отпущу тебя.

Черная роза останется в экипаже.

Королевский дворец – пламя, застывшее в камне. Широкая лестница и мраморные псы, лежащие у ее подножия. Кэри ощущает на себе мертвый их взгляд.

Ступени.

И рука Брокка единственной опорой.

Ветер. Снег. И бумажные фонарики на бронзовых деревьях.

Дребезжание струн, музыка дробится в зеркалах, вязнет в шелковых стенах и позолоте, она существует как-то вовне, отдельно от всего действа, подчиняющегося своим собственным внутренним ритмам. Шаг и другой.

Приветствие.

Объявление, сделанное надрывающимся голосом. Двери бального зала, и смех, чей-то близкий и далекий… блеск.

Сияние. И та струна, которая почти рвется, но продолжает мучить Кэри. Страх и предложение, сделанное шепотом:

– Давай сбежим отсюда.

– Непременно. – Брокк целует ее ладонь. – Но позже. Еще не время.

Времени здесь нет.

Есть высокий потолок с древними фресками, на которых сплелись в причудливом танце простоволосые женщины. Они смотрят на Кэри и улыбаются. Эти улыбки украли женщины иные, которые прячут лица под масками.

И приседает в реверансе бархатная Роза, чья прическа украшена живыми цветами.

Маскарад.

Чужие роли, примеренные ради забавы. Палач в красном колпаке, стрелок и пара пастушек с витыми посохами. Снова роза, розарий целый, и ревнивые взгляды, которыми дамы обмениваются, не скрыть. Луна в серебре и, кажется, Ночь, с алмазными звездами и полумесяцем. Звездочет. Шут, который подскакивает, корчит рожи, и бубенцы на его колпаке звенят оглушающе.

Кэри не собиралась выпускать руку Брокка.

И выпустила.

Потерялась.

Растерялась и отступала, выбираясь из круговерти придуманных лиц, пока не оказалась у окна. За ним, расписанным серебряными узорами, лежала ночь. И наверное, окно нельзя открыть, но…

– Вам дурно? – Оден из рода Красного Золота встал между Кэри и масками. – Идемте.

Кэри с благодарностью оперлась на его руку.

Тяжело дышать. Воздух спертый и душный, раскаленный газовыми рожками и холодными драгоценностями дам.

– А… почему вы без маски?

Она заговорила, лишь оказавшись в саду.

Темнота аллеи, пара фонарей, далеких, существующих где-то вовне этого тихого места. Лавка и каменная борзая, разлегшаяся у ног. Снег.

Звезды.

И полумесяц, настоящий, желтоватый слегка.

– Потерял. – Оден стоял рядом и, запрокинув голову, разглядывал полумесяц. – Не люблю балы.

– Я теперь… тоже не люблю.

Кэри сняла маску. Казавшаяся сперва удобной, та вдруг сделалась невыносимо тяжела. И кожа, с которой соприкасалось дерево, раздраженно горела.

– Дышите, – посоветовал Оден. – Там воздух выгорает, поэтому так душно. Светильный газ с воздухом смешивают, тогда он и горит ярче.

– Да? Я не знала.

– Теперь знаете. Но, пожалуй, это не та тема, которую следовало бы обсуждать. Позволите?

Кэри подвинулась.

– Не мерзнете?

– Нет.

Разве что немного, альвийский шелк тонок, но при мысли о возвращении ей становилось дурно.

– Если замерзнете, говорите.

– Я не хочу снова туда…

Оден кивнул добавив:

– Мы вернемся, когда протрубят. Это значит, что идет Король, а не приветствовать его величество… неблагоразумно.

Кэри понимает. И выдержит. И вообще она повела себя на редкость глупо. Испугалась? Духоты? Или масок, за которыми лиц не видно.