должен ревностно оберегать наклонности своей личности, не порочные, разумеется, но его собственные, чтобы легче было соблюсти то, что мы называем «подобающим», о котором мы сейчас говорим. Поэтому следует поступать таким образом, чтобы ни в чем не противоречить общечеловеческой природе, но, исполнив ее требования, следовать нашей собственной, чтобы, хотя на свете есть и другие виды деятельности, и важнее и лучше, измерять нашу меркой нашей собственной природы, ибо не имеет смысла бороться с природой или стремиться к тому, чего ты не можешь достигнуть. Отсюда становится еще понятнее, что это такое «подобающее», потому что «не подобает» делать что-нибудь, как говорят, «вопреки Минерве» 20, т.е. если природа противится и сопротивляется нам. И вообще, если что-то действительно «подобает», то, конечно же, ничто не «подобает» больше, чем уравновешенность и спокойствие (aequalitas) всей жизни, а потом и отдельных действий, а эту уравновешенность ты не сможешь сохранить, если, подражая другим, забудешь о своей собственной природе. Ведь так же, как мы должны говорить на своем родном языке, чтобы не подвергнуться заслуженным насмешкам, как это случается с некоторыми любителями щегольнуть греческими словами, так и в свои поступки и во всю жизнь мы не должны вносить ничего, что бы им противоречило…

31, 114. …так пусть же каждый познает свою природу и явится суровым судьей своих достоинств и недостатков, чтобы не сложилось впечатление, что у театральных актеров больше мудрости, чем у нас. Ведь актеры выбирают для себя не самые выдающиеся роли, но наиболее подходящие к их индивидуальности 21: у кого сильный голос, играют Эпигонов и Меда 22, кто отличается пластикой – Меланиппу 23 и Клитемнестру 24, и Рупилий 25, которого я еще видел, всегда играл Антиопу 26, а Эсоп 27 очень редко играл Аякса 28. Так что же, актер на сцене способен это увидеть, а мудрец в жизни – нет? Поэтому мы должны заниматься именно тем делом, к которому у нас есть способности. Если вдруг обстоятельства вынудят нас заниматься делом чуждым нашему характеру и склонностям, нужно все силы, все помыслы, все заботы направить на то, чтобы делать это дело если не образцово, то уж не очень плохо. И при этом нужно стремиться не столько к достижению тех качеств (bona), которые нам не даны [от природы], сколько к тому, чтобы избегать ошибок.

35, 126. Но так как то, что мы называем «подобающим», обнаруживается во всех поступках, словах, наконец, в движениях и позах нашего тела и выражается в трех вещах – красоте, порядке и приличествующем обстоятельствам уборе – вещах, трудных для объяснения, то достаточно будет понять, что во всех этих трех случаях, мы заботимся снискать одобрение тех, с кем и среди кого мы живем, скажем несколько слов и об этом. Прежде всего сама природа, как мы видим, искусно и разумно устроила наше тело, расположив на виду все, что в нашем облике есть прекрасного и достойного, части же тела, данные нам для отправления естественных потребностей, но которые могут выглядеть некрасиво или непристойно, она скрыла от взгляда. Человеческая стыдливость подражает этому столь продуманному установлению природы…

36, 130. А так как существуют два вида прекрасного (pulchritudo), одному из которых присуща прелесть (venustas), а другому – достоинство (dignitas), прелесть мы должны считать женским качеством, достоинство – мужским. Следовательно, и во внешнем виде нужно отказаться от всякого недостойного для мужчины украшения и избегать подобного этому недостатка и в жестах, и во всех движениях. Ведь и движения атлетов в палестре 29 часто весьма неприглядны и некоторые жесты актеров достаточно нелепы, но и здесь и там вызывает одобрение все, что правильно и просто (recta et simplicia). Тот вид красоты, который мы назвали достоинством, должен выражаться и в хорошем цвете лица, цвет же дается физическими упражнениями. Кроме того, необходима и забота о теле (munditia), не назойливая и слишком изысканная, но только чтобы избежать грубой и недостойной человека неопрятности. То же самое относится и к одежде, где, как и в большинстве вещей, самое лучшее – избегать крайностей. Нужно избегать изнеженной медлительности походки, делающей нас похожими на изображения, которые носят в торжественных процессиях, но и излишней торопливости и поспешности, которые вызывают одышку, меняют выражение лица, искажают все его черты: все это отчетливо указывает на отсутствие собранности и твердости (constantia). Но еще больше нужно стараться, чтобы не расходились с природой движения души; мы достигнем этого, если будем стараться избежать душевных волнений и потрясений и если всегда будем заботиться о том, как сохранить пристойность (decus)…

37, 132 – 135. Велико могущество речи и проявляется в двух формах – в ораторском пафосе (contentio) и в спокойной беседе (sermo); первый нужен в речах перед судьями, на народных сходках, в сенате, вторая – уместна в [интимном] кругу, в приятельских встречах и разговорах да еще на пирах. Обучение публичной речи (contentio) – дело риторов, искусству же беседы никто не учит, да и я не уверен, можно ли вообще ему научить. Стоит возникнуть рвению у учащихся, находятся и учителя, но нет никого, кто бы хотел научиться этому искусству, а риторов у нас сколько угодно; впрочем, поскольку существует наука о построении предложений и употреблении слов, она может относиться и к жанру беседы. Но так как для произнесения речи необходим голос, к голосу мы предъявляем два требования: чтобы он не был хриплым и был приятным, что вообще-то зависит от природы, но в первом случае поможет упражнение, во втором – подражание людям с четким и приятным произношением. В Катулах 30 не было ничего такого, что бы заставило предположить у них какой-то изысканный литературный вкус, хотя они и были образованными, – но и другие тоже, – они же, по общему мнению, великолепно говорили на латинском языке. У них был приятный тембр, звуки они произносили не слишком отчетливо, но и не проглатывали, а их произношение не было ни неясным, ни неестественным, в голосе не чувствовалось никакого напряжения, он не был ни слабым, ни слишком звучным. Речь Л. Красса 31 была богаче и не менее остроумна, но слава красноречия Катулов была не меньшей. Остроумием и юмором превзошел всех Цезарь 32, брат отца Катула, и в самом жанре публичной речи побеждал патетику противников приемами, присущими дружеской беседе. Значит, нужно овладеть всеми этими жанрами речи, если мы во всем хотим добиться того, что