Вот это биография!

Двадцать три года свободы: с момента рождения и до отъезда в СССР со своим мужем, сотрудником советского посольства в Париже.

Двадцать шесть лет жизни в Советском Союзе, из которых семнадцать она провела в исправительно-трудовых лагерях.

Постоянные переезды из одного лагеря в другой: из Молотовска в Архангельск, из Потьмы в Киров, из Кулойлага в Ягринлаг (обратите внимание на схожесть звучания суффиксов слов, которые нам, увы, слишком хорошо знакомы – офлаг, шталаг[229], концлагерь. Андре восклицает: «Советские лагеря были созданы еще до нацистских, Гитлер скопировал сталинские лагеря!»). Этап из страшной лубянской тюрьмы в Москве до построенной еще при Екатерине II вологодской крепости, о которой у нее сохранились самые ужасные воспоминания.

Почти в пятидесятилетнем возрасте, когда уже начинают седеть волосы, Андре вновь обрела для себя свободу Францию.

Андре Сенторенс-Трефилова – за этим именем скрываются тысячи ледяных ночей, выходы на работу на рассвете в тридцативосьмиградусный мороз для добычи торфа, выкорчевывания пней или строительства аэродрома; сотни литров лагерной баланды, вымокшая одежда, постоянный голод, изнурительная работа, бесконечный страх, ночи, проведенные на вокзальных скамейках и в переполненных тюремных камерах.

Но тюрьмы и лагеря – не самое главное, о чем у нас пойдет разговор. Во-первых, потому что Андре Сенторенс сама уже рассказала о них в своей большой книге, только что вышедшей в издательстве «Галлимар», а во-вторых, потому что годы, проведенные в исправительно-трудовых лагерях, мало чем отличаются друг от друга.

Только представьте себе, что такое семнадцать лет! Мы хотим поинтересоваться у нее, какие чувства испытывала эта, в общем, рядовая женщина, ставшая таковой, заново родившись в пятьдесят лет? Как она может смеяться и возмущаться из-за пустяков, пережив «это», и с чего началась ее эпопея?

Итак, мы договорились о встрече с Андре Сенторенс там, откуда она бы никогда не уехала, – в ее родном городе Мон-де-Марсане.

– Если бы я знала! Как говорится в русской пословице, «знать бы, где упасть, соломки бы подстелила».

На следующий день веселая, элегантная (в сером костюме, в золотистых босоножках – «с момента возвращения я не ношу другую обувь») она выходит из автобуса, приехавшего из Бордо.

– Вы не устали? (С ней, как правило, разговаривают как с выздоравливающей.)

– Разумеется, нет! Что я, не видала уставших? Кроме того, я обожаю пешие прогулки!

У нее гасконский акцент, но с раскатистым «р», приобретенным в России. С тех пор как в пятнадцать лет эта жительница Ланд приехала в Париж, чтобы работать гувернанткой, а потом домашней прислугой, она не сильно изменилась.

– Я хотела быть свободной, я так хотела свободы! И я оценила на собственном опыте, что значит быть свободной! – смеется она.

Чтобы вырваться из-под опеки своей сестры Жанны, она уехала из Ланд в 1922 году. В Париже она сняла комнату на рю Вожирар, не желая больше жить под одной крышей со своими хозяевами.

– И все из-за объявления, которое я увидела в булочной! Я тут же помчалась по этому адресу! Я сняла там комнату. Хозяйкой была белоэмигрантка мадам Кестер. К моему несчастью, меня ввели в интимный круг этой семьи. Должна сказать, что Кестер вела подозрительную, двойную жизнь. Каждый вечер она куда-то уходила и приходила под утро вся грязная от сажи. У меня было такое впечатление, что она по ночам вела пропаганду среди шахтеров. Именно благодаря ей я и познакомилась со своим будущим мужем Алексеем Трефиловым. Он был намного старше меня, довольно симпатичный. Мы не понимали друг друга, но что вы хотите, я была слишком молода, и он мне нравился. Разумеется, моя матушка не очень-то одобряла то, что я выхожу замуж за русского. Но, так как я находилась далеко, она все равно хотела, чтобы я вышла замуж и завела семью.

Андре Сенторенс приехала утром в Мон-де-Марсан навестить могилу матери. Купив на рынке несколько цветочков, мы отправляемся на кладбище. О себе она говорит, что стала совершенно бесчувственной: «Меня уже ничего не трогает после того, что я перенесла!» На ее глазах заключенные убивали друг друга, дети умирали сотнями из-за отсутствия медицинской помощи, людям раскраивали черепа. Со словами, что сцены смерти не производят на нее больше никакого впечатления, Андре склоняется над могилой своей матери.

– Это очень красивое кладбище, – говорит она с чувством гордости за свой город, – гораздо лучше, чем в Бордо. Первое, что я хотела бы сделать, – это сходить в мэрию. Хочу, чтобы меня здесь похоронили, но для этого мне нужно зарегистрироваться и купить место на кладбище. Такое кладбище снилось мне каждую ночь. А мои русские друзья, которые очень суеверны, всегда мне говорили: «Если тебе что-то снится, то твой сон обязательно сбудется».

Но, вернувшись сюда, она размышляет о других кладбищах, далеко отсюда, скрытых под снегом:

– На объекте 178 умирало столько людей! Больных и стариков. Они умирали от голода, и хоронили их бог знает как. По ночам мы рыли могилы и постоянно натыкались на торчащие из земли руки или головы.

Наше паломничество продолжается.

– Я была очень счастлива в этом городе. Но сегодня здесь уже никого нет из тех, кого я знала. У меня еще живы три моих сестры: Жанна из Оша, которая меня воспитывала и которая добилась моего возвращения; Луиза из Бордо, и еще одна сестра, Мари, она живет в США.

Две дочери из бедной крестьянской семьи вышли замуж в разных концах света.

– Пока мы жили в Париже, все было хорошо, – продолжает Андре Сенторенс. Но, как только мы пересекли границу, я поняла, какую ужасную ошибку совершила. Тем более непоправимую, что со мной был мой сын Жорж, которому было тогда три года. Из-за него я не могла вернуться во Францию.

А какое впечатление на вас произвела Москва в 1930 году?

– Когда мы приехали, я сказала мужу: «Я хочу вернуться во Францию». Но он меня успокоил: «Как только ты научишься говорить по-русски, все наладится». Я научилась говорить по-русски (и действительно, она бегло говорит и поет), но ничего не наладилось. Город показался мне грязным и унылым. И только церкви были восхитительными, особенно купола из мозаики и золота, которые сияли на закате солнца. В мае этого же года их все снесли. Священников и верующих выслали.

Ее возмущение возрастает по мере того, как она говорит. Молчание об арестах, страх перед доносами – вот что шокировало свободолюбивую Андре Сенторенс по прибытии в Москву:

– Однажды ночью, когда мы жили на улице Маркса и Энгельса, – продолжает она, – меня разбудили женские и детские крики. Мой муж объяснил мне просто: «Ее муж – фальшивомонетчик, поэтому ее арестовывают. И вообще, молчи…» А московское метро, самое красивое в мире, знаете, кто его строил? Политические заключенные, которых не сослали на Соловки.