ангельской белизны кроссовки. В образе донельзя просветленного ангела я покинул свою квартиру, гостеприимно оставив в ней четырех поразительных парней, чей гротескный облик уже не казался мне тревожащим. Забегая вперед, сразу скажу, что мое внезапное доверие к ним меня не подвело: эти яркие персонажи зависли у меня дня на три, и в течение этих трех дней я почти постоянно отсутствовал. За эти три дня они ничего не испортили, не украли, вообще не оставили после себя никаких разрушений, если не считать специфической химической вони, которой они пропитали мою кухню. Эту вонь я затем истребил посредством открытых окон и непальских воскурений, размышляя при этом о тех таинственных и парадоксальных причинно-следственных связях, что соединяли этот тяжеловесный смрад с пронзительно-весенним ароматом горной фиалки, переполнявшим мой организм в день моего неожиданного сватовства.

По дороге к месту назначенного свидания я приобрел букетик цветов – фиалки мне не подвернулись, но было нечто подобное: возможно, ландыши.

Как поется в песне:

Ты сегодня мне принес

Не букет из алых роз,

Не тюльпаны и не лилии,

Подарил сегодня ты

Эти скромные цветы,

А они такие милые…

Я одарил светловолосую девочку этими скромными и милыми цветами, а заодно огорошил ее внезапным предложением руки и сердца (внезапным как для нее, так и для меня). Конечно, девочка не пребывала в тот момент в настолько экзальтированном состоянии, в каком пребывал я, поэтому осторожно ответила, что поразмыслит над моим предложением. Тем не менее мое восторженное состояние отчасти ей передалось, да и вообще мой белоснежный и вдохновенный облик в сочетании с белоснежными цветами, в сочетании с волшебным майским днем – все это способствовало радости, так что мы экстатически погуляли, время от времени целуясь в различных точках пространства. Бродили по переулкам, тихим и разомлевшим, затем забрели на территорию бывшего имения графов Разумовских (это на улице Казакова недалеко от церкви, которую Казаков же и построил). В этой усадьбе размещался какой-то биологический институт, обогащенный теплицами. Помню, мы долго вглядывались в туманные растения сквозь стекла теплиц. И в теплицах отразились наши теплые лица. Растения в тот день особенно занимали меня.

Затем девочка уехала (ей надо было спешить куда-то по учебным делам), я же остался на какое-то время один среди зданий и деревьев, и все они казались мне немыслимо прекрасными.

Ночь с 14 на 15 марта 2021 года (Прощеное воскресенье).

Сон: Вижу Настю В., она голая, с короткими волосами. Затем вижу за окном сценку: на ветвях дерева (дерево сразу за окном) сидит небольшая живая обезьяна зеленоватого цвета и играет с игрушечной обезьяной, тоже зеленой. У живой обезьяны в руках бутылка с водой, и она поит игрушечную обезьяну (вода течет по игрушечному телу). Вдруг обезьяна швыряет в меня игруш. обезьяну. Она тяжелая, влажная. Ощущение удара игрушкой очень реальное. Вслед за этим реал. обезьяна впрыгивает в комнату и напрыгивает на меня. Хочет играть. Она не больше кошки.

Затем снился Ленин. Он участвует в мотозабеге, состоящем из красных одинаковых пластиковых автомобильчиков. Перед этим он спрашивает меня: «Батенька, вы что предпочитаете: ELLE или EMMANUELLE (Элль или Эммануэль)?»

Я назвал эту главу «Сватовство майора» в честь одного из живописных шедевров русского бидермайера. Но я поскромничал – к моменту моего весеннего сватовства в мае 1989 года я состоял в более высоких чинах, несмотря на двадцатидвухлетний свой возраст. А именно являлся не майором, а генерал-майором. Правда, звание это относилось к весьма фантомной иерархии, но все равно я ожидал, что жизнь проявит уважение к моим чинам. Так что следовало бы назвать эту главу «Сватовство генерал-майора».

«Follow the second way in case you choose between Honesty and Modesty» – так наставлял меня один премудрый швейцарский старец, некогда занимавший высокий государственный пост в свободолюбивой Гельвеции. К сожалению, я не вполне прилежно следовал этому ценному совету и в юношеской своей гордыне возражал опытному политику, говоря: «I am shy, but not modest». Это свойство характера (to be more shy rather than modest) не всегда доводило меня до добра, но какая может быть скромность, дорогие господа офицеры, когда я уже в двадцать один год сделался генерал-майором? А еще через три года после этого поднялся в своем карьерном росте до генерала армии. То есть стал без пяти минут маршалом. Впрочем, маршальского чина я так и не удостоился, хотя труды Маршалла Маклюэна изучал.

Так что же это была за фантомная военная (точнее, псевдовоенная) иерархия, одарившая меня в столь юном возрасте столь сверкающими, но невидимыми погонами? Иерархию эту придумали на волне игрового энтузиазма Андрей Викторович Монастырский и Владимир Георгиевич Сорокин. Поначалу участвовал в этой затее и Свен Гуйдович Гундлах. Первые свои приказы о назначениях они подписывали так: Сиси, Сисяры, Сисярища. Использовались и другие военные имена. Некоторые важные документы Андрей Викторович подписывал «Девушка с небольшим хуем». Свен от этого дела как-то быстро отошел, и в дальнейшем составлением иерархий занимались в основном Монастырский и Сорокин. Надо сказать, что, несмотря на сугубо поэтический и пародийный характер этой деятельности, детские эти иерархии немало волновали умы и сердца московского артистического андеграунда. В целом в иерархиях значилось человек тридцать. Меньше всего рядовых – человек шесть, не более.

Мифологическим источником этих иерархий являлся вымышленный персонаж астрального происхождения по имени Аэромонах Сергий. Поэтому иерархии так и назывались – «Иерархии Аэромонаха Сергия». Хотя внешний облик этого исихаста никогда не описывался, я всегда представлял его себе в виде гигантского замороженного старца, парящего где-то в верхних слоях стратосферы (слово «стратосфера» недаром состоит в родстве со словом «архистратиг»). Там он левитирует, раскинув синие длани крестом, в хрустящей от ледяных кристаллов рясе схимника, с гроздью остроконечных сосулек в инеистой бороде. Его лицо, длинное и изборожденное смыслами, как гностический трактат, излучает безучастное величие, присущее обледенелым бревнам и заснеженным пням. Присуждая очередное воинское звание, Монастырский и Сорокин обычно вручали человеку, получающему новый чин в иерархии, так называемое Подношение Аэромонаха Сергия. Это еще называлось «поднести на блюде». Подношение, как правило, представляло собой самодельную роскошно оформленную папку, где находилось извещение о новой должности, к которому прилагалась поэма Аэромонаха Сергия, посвященная персонажу, возводимому в новый чин. Поэмы Аэромонаха бывали неизменно чудовищно непристойны, что не умаляло их поэтического величия.

Вскоре после наступления 1988 года Андрей Викторович и Владимир Георгиевич торжественно преподнесли мне такое подношение – папку, переплетенную в бархат, с позолоченным железнодорожным значком на обложке: золотое колесо с золотыми крыльями. С такими значками ходили (а может, и до сих пор ходят) проводники РЖД. В папке несколько плотных листов, грамота о назначении, декорированная вклеенными вырезками из старых модных журналов, на вырезках девушки-модели в нижнем белье и в шубах. Ну и, конечно же, поэма – великолепное стихотворное поздравление с чином генерал-майора. Чудесное стихотворение так полюбилось мне, что я заучил его наизусть и часто за алкоголем развлекал чтением вслух своих приятельниц, особенно если те были скромницами из нежных интеллигентных семейств. Нынче вспоминаю лишь осколки из этой поэмы:

Показывая волосатость

И жирнотрясие мудей,

Кричит он: «Где былая святость

Домашней юности моей?»

Оставшись в одиночестве после своего неожиданного экстатического сватовства, блуждая по дворикам и улочкам, я заметил, что в голове моей стали возникать сложные философские завихрения, то есть некие кристаллические структуры интеллигибельного свойства стали выстраиваться перед моим мысленным взором. Состояние продолжало изумлять своей хрустальной ясностью. Романтический пыл, выплеснутый в ландышах и поцелуях, уступил место философскому энтузиазму. Мне захотелось встретиться с кем-нибудь из моих соратников по «Медгерменевтике», чтобы провести мощное обсуждение дискурсивных горизонтов, разверзающихся перед нашей группой. Я зашел к Лейдерману на Садово-Черногрязскую. Он снимал две комнаты в коммуналке, выходящие окнами на Садовое кольцо. Стекла этих окон почти утратили прозрачность от дорожной пыли, но все же некий корневой