Приведем теперь цифры, связанные с голландцами. На этот раз 447 кораблей из упомянутых 963 – то есть почти половина – принадлежали Соединенным провинциям. По этим надежным данным, полученным из переписки, за 1616–1627 годы к алжирцам попали 216 голландских кораблей; из них 82 – за один только 1620 год[1503]. А с 17 марта по 13 ноября того же года, всего за восемь месяцев, корсары, устроившие базы в Алжире, Тунисе и Сале, поймали 174 корабля, из них 76 голландских[1504]. Судя по этим оценкам, период для Нидерландов выдался не особо удачным.

В любом случае мы, обращаясь и к источникам той эпохи, и к части современных трудов (переполненных отсылками к этим источникам и цитатами о джихаде и крестоносцах), не должны забывать, что не только мусульманские корсары наносили ущерб христианским мореходам. Расчеты, проведенные на основании документов из марсельских архивов, явно подтверждают нам то, что в 1688–1703 годах большинство французских судов, ставших добычей корсаров в Средиземном море, попали к христианам[1505]. Всего лишь 46 из 379 кораблей (12 %) захватили мусульманские пираты: алжирцы – 22; триполийцы – 15; тунисцы – 3; турки (выходцы из османских земель) – 3; корсары с Эвбеи (тур. Эгрибоз) – 1; из Сале – 1. Все эти цифры несравнимы с тем, сколько захватили англичане (89), голландцы (70) или жители Майорки (54). Несомненно, атаки христианских пиратов в этот период значительно участились, поскольку он относится к Девятилетней войне. Но и этого недостаточно, чтобы объяснить указанное соотношение – один к семи! Казалось бы, можно утверждать, что на первый план снова выходит пиратство в океане; однако это не так. Данные о нападениях свидетельствуют, что 218 из них (58 %) – дело рук средиземноморцев и 160 (42 %) – северян. Впрочем, даже будь все иначе, особой разницы мы бы не заметили; ведь похоже, что гази в то время отставали и от других средиземноморских портов, таких как Майорка (54); Трапани (15); Неаполь (14); Финале (14); Ибица (12); Септе (6); Барселона (6)…

Впрочем, из этих цифр нельзя выводить среднюю величину убытка. Часть из них преувеличена очевидцами, заинтересованными в том, чтобы приукрасить злодеяния пиратов, – пленниками и их родными; духовенством; торговцами; посредниками, выкупавшими невольников, и местными управленцами. Кроме того, ситуация станет еще более запутанной, если прибавить сюда и разные валюты, и изменчивые экономические условия, и то, что у нас нет надежных данных о бюджете и общих объемах торговли.

Но несмотря на это, с первого взгляда можно понять, что цифры не отражают сколь-либо серьезного урона, нанесенного европейской экономике либо международной торговле. Согласно Годфри Фишеру, корсары из Сале в 1624–1625 годах и алжирцы в 1631 году вызвали небывалую панику на северных берегах, но ее причина заключалась в новизне (novelty) пиратских действий, а не в степени ущерба и не в преступлениях. Корсары тогда почти не навредили английской торговле[1506].

Фишеру вторит и Фонтене. Французский автор полагает, что 8,2 миллиона лир, указанных для 1652–1662 годов, – явное преувеличение; принимая за основание половину этой суммы в четыре миллиона; он выводит ежегодную цифру – 300 000 лир и сравнивает ее с тем убытком, который наносили корсары Дансекера. Разница потрясающая; ведь из-за пиратов Дансекера одни только англичане и голландцы теряли до двух с половиной миллионов лир[1507].

Альберто Тененти подробно изучил убытки, наносимые корсарством, исходя из того, что в ущербе повинны не только мусульманские пираты. По его подсчетам, в 1592–1609 годах к корсарам попало 250–300 венецианских кораблей. Но если подумать, что за тот же период утонуло 360 судов, станет понятно, что это не так уж много[1508]. Если же это число (250–300 кораблей, захваченных за восемь лет) сопоставить с числом судов, которые, согласно Броделю, ежегодно входили в венецианский порт (700–800 кораблей), то получится, что всего 2 % из них стали добычей пиратов[1509]. Панзак, разделив количество судов, выходящих из Марселя, на число французских кораблей, попавших в руки корсаров, получил похожие цифры: для 1610-х годов – 2,6 %, а для 1630-х – 2,7 %[1510].

Возможно, корсарство и не останавливало торговлю, но делало ее дороже. Даже указанных крохотных процентов было достаточно для того, чтобы товары возрастали в цене, а прибыль падала. Более чем в два раза повысились и процентные ставки на страхование товаров, порой доходя до половины их стоимости[1511]. Если прибавить еще и затраты на транспортировку, охранные корабли и портовые налоги, то получится, что товары возрастали в цене на 85 %[1512]. На таком фоне венецианским инвесторам оставалось лишь отказаться и от моря, и от торговли[1513], «предавая» тем самым буржуазию[1514].

Впрочем, торговля в любом случае продолжалась, несмотря на смену собственников; и те, кто говорил, что корсарство, грозя определенному региону, все же не могло изменить ни хода торговли, ни характера торговых сетей, оказались правы[1515]. Достаточно того, что пиратство не могло особо повлиять на жизнь Венеции. И неверный перевод названия книги Тененти[1516] не должен вводить нас в заблуждение. Ее автор на самом деле не считает пиратство одной из «главных причин» упадка Венецианской республики. По его мнению, оно всего лишь усиливало отрицательные воздействия «длительных» изменений – Великих географических открытий или роста Османской империи[1517].