Было бы крайне удивительно, если бы корсары в такой обстановке сидели сложа руки. В 1515 году Хайреддин, вышедший из Джиджеля на двенадцати кальетэ, вскоре возвратился, захватив у Сардинии и Сицилии три корабля с зерном[1547]. В 1520 году он уже во главе пяти кальетэ отправится к берегам той же Сардинии, и, повстречав шестнадцать кораблей с зерном, захватит пять, остальные потопит и снова, не теряя времени, вернется в Джиджель. В том же году Айдын-реис заберет себе два судна, нагруженных пшеницей, возле берегов Валенсии[1548]. Затем в 1534 году он же, отправившись вместе с флотом в Стамбул по приглашению Ибрагима-паши, захватит по пути еще восемь из тринадцати кораблей, на которых обычно возили зерно. Как на беду, суда оказались пустыми, и Айдыну пришлось довольствоваться только пленниками[1549]. Интересно, попадись все-таки реису пшеница, куда бы он ее отправил? В Алжир – или в Дерсаадет (Стамбул, осм. «обитель счастья»), чтобы склонить к себе сердца жителей и похвалиться удалью перед новым покровителем? В любом случае Айдын не пропустил торговые корабли, даже когда мчался в столицу по зову султана, что еще раз напоминает нам об особом значении пшеницы в Средиземноморье.

Мы видим и то, как Тургуд – в те годы, когда он наводил ужас на Средиземноморье, – преследовал корабли с зерном в открытом море ранней весной. В 1546 году корсар во главе шестнадцати чектири поймает четыре корабля и тут же отошлет их к своей базе, на Джербу[1550]. Такой поступок еще сильнее возвысил реиса в глазах народа: можно ли было найти лучшего гостя? Еще через два года в сети к Тургуду угодит новая добыча – сицилийское зерно[1551]. А в мае 1549 года он появится во главе флота из двадцати восьми чектири невдалеке от острова Устика, что севернее Палермо, – там он будет охотиться на суда с пшеницей, вышедшие из Термини и Кастелламмаре[1552]. В 1553 году корсары, выйдя с Джербы на шестнадцати кальетэ, поймали два корабля, один из которых был полон пшеницы[1553]. В июле 1554 года капитан Якобо Бруно, перевозивший зерно из Таранто в Неаполь, повстречал десять пиратских кальетэ; он удрал от них, бросив свой корабль, и выбрался на сушу на мысе Спартивенто[1554]. Четыре года спустя Улудж Али, еще неизвестный, разграбил остров Гозо, успев за четыре дня захватить пять кораблей, три из которых везли огромный груз зерна. С одной стороны, эта успешная операция гази-калабрийца открыто бросала вызов конкурентам – мальтийским рыцарям, упустившим эти корабли прямо у себя из-под носа, с другой же – спасла от голода население Триполи, где оставалось пшеницы всего на несколько дней[1555].

Гази не могли производить материалы, необходимые для постройки кораблей и флота; как мы увидим из «мюхимме дефтер» (официальные протоколы османского дивана) и в разделе 11 этого труда, пиратам помогал османский Восток. Тем не менее, особенно если вести речь о парусниках, несомненно, в преступления вовлекались и европейские порты, а прежде всего – Марсель[1556]. Именно пиратские грабежи и сделали возможным такое соучастие. Мы имеем в виду не только захват кораблей и добычи; похоже, наличие тех или иных товаров, попадавших к морским разбойникам, а также политическое значение их набегов подтолкнуло европейские государства к сотрудничеству с корсарскими столицами, – и Европа продавала им материалы, которые обычно считались запрещенными (merces prohibitae)[1557].

Итак, мы становимся свидетелями экономической деятельности, совершаемой при участии большой группы корсаров. Свое дело находилось для самых разных людей, от судовладельцев до янычар, от добровольцев до моряков, от купцов до кораблестроителей, от посредников в выкупе до переводчиков с секретарями. Если нужен особый пример, то можно вспомнить, как из одного набега на Мальту, устроенного на малом чектири (полный экипаж – 37 человек) и длившегося три месяца в акватории Восточного Средиземноморья, извлекли выгоду 150 человек, 68 из которых входили в долю[1558]. Есть и общие цифры. Если прибавить к пяти тысячам человек на тридцати шести кальетэ, о которых говорил Соса, еще шестьсот человек на двадцати или даже двадцати пяти фыркатах, 2500 мусульманских гребцов и 1500 солдат, мы получим почти 10 000 человек, а это уже – почти четверть населения порта[1559]. Причем эти цифры относятся к золотому времени Алжира как самой большой базы средиземноморского корсарства. Впрочем, не менее впечатляющие цифры приводит Фонтене для Мальты. На 1590 год там задействовано более 10 % населения, в 1632-м – 15–20 %; во второй половине XVII века – целых 25 %[1560].

Кажется, благодаря этому экономическому эффекту местное население поддерживало корсаров безоговорочно. Порты впускали пиратов с Востока не только из желания избавиться от испанцев – они хотели взять свою долю от новых торговых возможностей, а свою часть зерна – с нагруженных им кораблей, совершавших переходы на севере Средиземноморья. Нам следует с осторожностью воспринимать рассказы о том, как морской гази Хайреддин «ослабел», когда его изгнали из Алжира, и о том, как народ пять лет спустя восторженно встречал воинов за веру, когда те возвратились на тридцати пяти кораблях[1561]; впрочем, столь же осмотрительно стоит читать и сам «Газават», – пропагандистский текст, составленный по велению Хайреддина. Однако мы не ошибемся, если решим, что гази пользовались поддержкой местных; достаточно принять во внимание то, что они, даже не принимая последних в свое дело, никогда не сталкивались с серьезными бунтами. Примерно так же все обстояло и у христиан. Безусловно, преданность населения Майорки, оберегавшего корсаров (хотя острову грозил французский флот), объяснялась тем, что местные даже не представляли себе, чем заняться, кроме корсарства[1562].