Из штаба 38-го немецкого армейского корпуса в Новгороде Власов был немедленно доставлен в штаб 18-й армии, где в бывшем баронском замке возле Ленинграда его с почестями принял генерал Георг Линдеман. Следующим пунктом на пути будущего «российского освободителя» был отвратительный запущенный дулаг в Летцене в Восточной Пруссии, где он провел как минимум две недели, не прекращая, похоже, копить раздражение. В конце июля Власова перевели в специальные помещения для важных офицеров, которые ОКХ содержало в Виннице. Там 3 августа он представил свой первый меморандум. Этот документ был подписан совместно Власовым и командиром образцовой гвардейской дивизии полковником Боярским и претендовал на выражение мнения ряда пленных офицеров. ОКХ проявило к этому незначительный интерес, потому что в этот момент очевидной германской победы данный меморандум тем не менее обращал внимание на огромную силу, которой Сталин все еще обладал. В меморандуме утверждалось, что только «русское движение» может одолеть Сталина, и Власов грозил, что это движение может склониться на сторону Англии и США, если Германия не предъявит своей четкой и ясной политики.

Для остполитиков это была чистейшая манна небесная. Риббентроп, все еще стараясь сохранить за собой долю в политике в отношении Советского Союза, отправил своего старейшего специалиста по России Густава Хильгера повидаться с Власовым в Виннице. Более примечательно, что фон Ронне прислал из Летцена малопонятного, но настойчивого пропагандиста, который подготовил первый черновой план фон Трескова для Русской освободительной армии. Следующие два года Штрик-Штрикфельду было суждено никогда не отдаляться от персоны Власова. Власов был им покорен с первого взгляда. С помощью Дерксена, который добрался до Винницы с Викторияштрассе, Штрикфельд составил открытое письмо от имени Власова, которое будет использоваться в виде листовок, сбрасываемых за советской линией фронта. Оно было датировано 10 сентября и распространялось IV отделом пропаганды вермахта без одобрения Хассо фон Веделя, но благодаря протекции Гелена и фон Ронне. Движению Власова было дано начало.

Власов еще не был готов согласиться с тем, чтобы его имя использовалось в призывах дезертировать к немцам. Подписанная им листовка была адресована только командному составу и офицерам разведки. В ней перечислялись преступления сталинского режима, описывалось безнадежное положение советской интеллигенции и содержался призыв к восстанию. Сталин, как утверждала листовка, строит свои надежды на британской и американской помощи и на открытии второго фронта. Как ни парадоксально, далее листовка переходит на язык самого Сталина. Британцы и американцы будут сражаться до последнего русского, они заставят Сталина таскать для них каштаны из огня. А затем — вновь к основной мысли листовки, а именно к тому, что единственный путь — это свержение Сталина и заключение почетного мира с Германией — вот так просто.

После распространения этой листовки уже можно было перевести Власова в компании со Штрик-Штрикфельдом на виллу на Викторияштрассе с ее эмигрантской атмосферой, с чаяпитиями и депрессиями, где спор, прямо по Чехову, может продолжаться четыре дня. Гроте принялся агитировать Власова за план фон Трескова сентября 1941 г. Смоленское правительство, как предлагалось в этом плане, должен был возглавить сам Власов. Но Власов не был политиком. Состав правительства, которое должно было свергнуть Сталина, его особо не беспокоил, кроме того, что он желал, чтобы оно не было ни капиталистическим, ни национал-социалистическим. Поначалу Власова тревожило присутствие русских эмигрантов вроде Казанцева, пока он не понял, что, как и все другие в этом унифицированном веке, эти эмигранты проповедовали разновидность социализма. «Какие-то вы забавные эмигранты, — как-то заметил Власов Казанцеву, — я бы сказал, больше похожи на комсомольцев».

В те дни среди остполитиков было модно вспоминать четырнадцать пунктов президента США Вильсона, предложенных им для «новой Европы», которые, как говорят, ускорили капитуляцию имперской Германии в 1918 г. Отто Брайтигам был не единственным, кто полагал, что Советский Союз можно будет подорвать таким путем. Поэтому Гроте принялся за работу над новой статьей о свободе, которая насчитывала только тринадцать пунктов во избежание плагиата. Власов был готов ее подписать при условии, что Гитлер подпишет первым, но он не станет поддерживать немецкий чисто пропагандистский трюк. Почему Гитлер не может подписать? Этот прямолинейный генерал, к тому же пленный и беспомощный, не мог понять, как могут существовать конфликты политики внутри диктаторского правительства — правительства, которое явно желало бы воспользоваться его услугами. Но прошли недели, и повторные просьбы Гроте о принятии решения Гитлером пришли с ответом-отказом Кейтеля, нацарапанным фиолетовым карандашом на полях документа. В первой половине ноября Ведель настолько преодолел свою застенчивость, что напросился на две личные беседы с Кейтелем, но ему было сказано, что «любые новые предложения такого рода окончательно и безоговорочно запрещены».

Для персонала Веделя, перед которым прежде всего стояла задача разработки пропаганды на Германию, а не поисков нового правительства для русских, был выход из тупика, который уже проявился в докладной записке фон Шенкендорфа от 18 марта, а именно в фиктивной декларации независимости — декларации, сформулированной таким образом, чтобы Гитлер был сам готов ее подписать по тактическим соображениям, зная, что вовсе не будет безоговорочно связан с ней. 25 ноября Гелен написал пространную докладную записку об использовании русских в контрпартизанской войне. В ней он снова рекомендовал озвучить эту фальшивую декларацию независимости, но добавил, что она должна быть тщательно сформулирована, поскольку пленные советские генералы, которые могут ее подписать, не захотят выглядеть предателями и наемниками.

Но никого не волновало, подпишут этот документ пленные генералы или нет. Вне стен канцелярий Штауффенберга и фон Гелена декларацию Власова из Винницы позабыли, как кратковременную сенсацию, а группа с Викторияштрассе продолжала жевать жвачку в почти полной изоляции — настоящий выводок чудаков, который приходилось терпеть. В своем министерстве по делам восточных территорий Розенберг (если можно сказать, что у него была какая-то политика вообще) был против идеи русского национального лидера, в то время как Брайтигам, этот чувствительный ментор, дал себя уговорить лишь наполовину. Брайтигам не думал, что возможен настоящий контррежим в противовес Сталину. Генерал Власов — диссидент, этакий русский де Голль, однако он приглушал недовольство славянских частей на оккупированной территории. Но аналогия была ложной, потому что ситуации Власова и де Голля были диаметрально противоположными, кроме одного аспекта. 25 октября 1942 г. союзники еще не высадились в Северной Африке, а положение де Голля было стабильным, в то время как, по замыслу Гелена и Брайтигама, Власову предстояло быть всего лишь фасадом (для предателей. — Ред.).

Шенкендорф прежде всего потребовал от губернаторов военных тыловых районов использовать этот фасад, и притом