Он не мог заставить себя садиться за стол в шесть утра, не мог ни связывать, ни продолжать фразу, ни поселяться в ее промежутках, не мог быть тем, из кого речь проистекает, не мог быть ее началом, не мог быть точкой исчезновения. Полгода, отведенные на новый роман, превратились в год, а потом в два года, он не смог продвинуться дальше первой главы, хотя сюжет был расписан, разложен черными доминошными косточками – один к одному, шесть к шести.

На рассвете Маркус пытался работать с письмами комиссара, но остался собой недоволен. В романе я сделал его персонажем, ведущим дневник, думал он, минуя автобусную станцию, но жестяные волки не ведут дневников, в этом и скрывается ошибка. Скорее это будет пространное и злое письмо приятелю, совокупность рабочих монологов, или нет – исповедь! Что может быть лучше старого доброго confessione. Я сделаю его человеком, не способным перешагнуть порога церкви. Пусть он договорится с местным священником (они приятели? охотятся вместе?) о новом, неслыханном способе исповедаться, скажем, посылая свои признания по электронной почте. Итак, решено: по воскресеньям комиссар пишет e-mails святому отцу.

До гавани оставалось пройти не больше километра, но дорога вдруг резко забрала в гору, слева замелькали оливковые деревья, и Маркус понял, что сбился с пути. Возвращаться той же дорогой ему не хотелось, и он решил, что поднимется еще немного, доберется до стены «Бриатико», а потом обойдет оливковую рощу по кругу и спустится вниз примерно возле траянского кладбища.

Для того чтобы написать детектив, в котором ты одно из действующих лиц, надо определиться с лицом. Я хотел быть внутри сюжета, глядеть изо всех его щелей и бубнить изо всех отверстий. Слияние автора и персонажа – да еще подозреваемого! – казалось мне свежим приемом, я не мог припомнить книги, написанной таким образом, и это вдохновило меня, пусть и ненадолго. А потом начались будни, неувязки, недостаток логики, нехватка сцепляющих крючков, и, в конце концов, я уперся в тупик, будто в стену лодочного сарая, за которой стоят новенькие свежевыкрашенные лодки, да только ключ потерялся.

С востока холм окружали безлюдные виноградники, кое-где темнели амбары, сверху похожие на разбросанные жестяные коробки из-под леденцов. Солнце понемногу поднималось, и запах перегноя и будущих грибов переставал быть просто сыростью и давал себя учуять. В этих краях после ночного шторма бывают холодные утра: клочья тумана повисают на ветках елей, и во всем слышится осень, хотя изгороди белеют цветущим боярышником.

Он сам не заметил, как оказался на ребре холма, откуда открывался вид на лагуну, антрацитовая вода сухо блестела под солнцем. Миновав знакомую овчарню с дыркой в крыше, Маркус остановился и вытащил из рюкзака велосипедный термос, одолженный в мотеле. В термосе была лимонная вода, лимоны он еще вчера сорвал на плантации, перепрыгнув через низкую изгородь. Рассовывая их по карманам, он думал о том, что подобное преступление в Италии остается в списке забавных, а вот немцы наверняка потащили бы за рукав в полицию.

Странно, что она так быстро уверилась в моей виновности, думал он, задрав голову и глядя на заросший можжевельником выступ скалы. Как это все помещалось в кудрявой голове: любовь, слежка, подозрения и, наконец, донос. Все эти рассуждения об отце и сыне просто высосаны из пальца. Ясно, что если сообщник и существовал, то это был человек со стороны. Вполне возможно, что флейтист был человеком со стороны в полном смысле этого слова: он мог искать марку, поначалу не подозревая о присутствии остальных игроков. В картах есть такой термин – «слам», когда двое сговорившихся шулеров играют с незнакомым партнером. Но здесь, похоже, участвовали трое умников, и каждый был сам по себе!

В моем списке подозреваемых на первом месте стоит глава траянской полиции, tenente. Ведь именно его показал Петре капитан, когда она угрожала ему полицией. Вон он стоит у ворот, сказал капитан, его даже звать не придется. Какого черта старшина карабинеров там делал именно в это время дня, да еще перед штормом?

Еще одно подозрительное обстоятельство – это наспех захлопнутое следствие, начатое как дело о несчастном случае, а закончившееся похоронами самоубийцы за оградой кладбища. И еще одно: полицейский знал о синей марке и о том, что в отеле живет наследник Диакопи. Но он не арестовал его, не допросил, даже не вызвал как свидетеля. Или вызвал?

Нет, если у него на счет капитана были особые планы, то светить его в участке он бы точно не стал. Он бы назначил ему встречу и поставил условие. Полагаю, так он и сделал. А когда услышал отказ, повел себя как воинственный лигуриец и столкнул его в воду. Ему не хотелось видеть на своей территории городских следователей, дело нужно было закрывать, да не одно, а целых три, вот он и поступил с расчетливой мудростью землепашца.

Смерть капитана накрыла две предыдущие смерти, как роял-флеш накрывает фул-хаус! Версия для начальства была крепкой, как зеленое яблоко. Наследник вернулся домой, обнаружил, что ему здесь ничего не принадлежит, и в ярости убил нового хозяина. Потом он убил свидетеля, заставшего его в парке возле трупа, а потом убедился, что поместья не вернуть, а полиция дышит ему в затылок, и покончил с собой самым романтическим способом.

* * *

За окном хозяйка мотеля ссорилась с мужем, голос у нее был низкий и вязкий, он же отвечал ей пронзительно, местами взвизгивая. Маркус на минуту представил этих двоих в постели, встал и захлопнул окно. Неудивительно, что она приходит будить постояльца, обнажает плечи, надевает тысячу браслетов, и что там еще описано в Камасутре: приручает скворцов, подражает звукам гитары и барабана, окрашивает зубы в черное, дрессирует боевых баранов, украшает слонов и повозки флагами.

Вернувшись с прогулки по холмам, он решил, что в гавань уже не пойдет, а ближе к вечеру поищет клошара по тавернам. Надо работать. Солнце стояло высоко, от утренней сырости не осталось и следа, и маленький дворик под его окном заполнился сохнущими простынями, среди которых попадались и голубые с золотом. Он сполоснул лицо холодной водой и снова сел за стол. Итак, что у нас есть.

1. Списки аукциона говорят нам, что марку продали в две тысячи шестом, то есть у Аверичи ее не было задолго до его гибели. Есть вероятность, что он ее проиграл. Но есть и другая.

Стефания погибает в декабре две тысячи первого, а в две тысячи втором (после гибели переводчицы) отель терпит крах из-за скандального расследования, то есть из-за наркотиков и нелегального казино. Что оставалось делать Аверичи, попавшему в полицейские жернова, кроме как закрывать гостиницу и менять ее статус на скромную богадельню? Но аренду хозяевам земли нужно платить каждый год, каждый божий день. Ясное дело, в две тысячи шестом ему нужны были наличные. Может быть, несколько десятков тысяч, может, пара сотен. Но не так много, чтобы расстаться с талисманом, с сицилийской ошибкой, которая каждый год растет в цене.

Тогда зачем он ее продал? Затем, что хотел купить холм и стать полновластным хозяином «Бриатико», вот зачем. Вполне вероятно, что он купил его на подставное лицо из числа своих служащих. Ведь купи он его на себя, после его гибели все досталось бы Бранке, а ей не досталось ничего. Это, кстати, мотив для убийства, о котором вообще никто не подумал. Служащий, которому доверился хозяин, убивает его и становится формальным владельцем, выжидающим, пока уляжется шум и можно будет потихоньку продать добычу.