Милостивый государь, когда вы удостоили меня посещением несколько дней назад, вы задали вопрос, относившийся к гувернантке моей дочери, мисс Гуилт, который в то время показался мне странен и, если вы помните, вызвал даже минутное замешательство.

Сегодня утром мое внимание опять обратили на мисс Гуилт таким образом, что это вызвало во мне величайшее удивление. Проще сказать, миссис Мильрой сообщила мне, что мисс Гуилт вызвала к себе подозрение тем, что обманула нас ложной аттестацией. Когда я выразил свое удивление при таком необыкновенном известии и попросил разъяснения, меня удивили еще более, сказав, чтобы я обратился за всеми подробностями к мистеру Армадэлю. Напрасно я просил более подробных объяснений от миссис Мильрой, она упорно молчит и просит меня обратиться к вам.

Вынужден такими необыкновенными обстоятельствами задать вам некоторые вопросы, на которые, я уверен, насколько знаю вас, вы будете отвечать откровенно.

Я прошу позволения рассказать, во-первых, подтверждаете вы или отвергаете уверения миссис Мильрой, что узнали подробности, относящиеся к мисс Гуилт или к ее поручительнице, подробности, совершенно мне неизвестные? Во-вторых, если вы подтвердите уверения миссис Мильрой, я желаю знать, как вы узнали эти подробности? В-третьих и в последних, я прошу вас сообщить, в чем состоят эти подробности?

Если необходимо объяснить причину этих вопросов, –   что я охотно допускаю из уважения к вам, –   я прошу вас вспомнить, что мисс Гуилт поручена в моем доме самая важная задача –  воспитание нашей дочери, и, по словам миссис Мильрой, вы можете сказать мне, достойна ли мисс Гуилт исполнять эту обязанность.

Мне остается только прибавить, что до сих пор ничего не случилось, вызвавшего хоть малейшее подозрение ни к гувернантке нашей дочери, ни к ее поручительнице, поэтому я не обращусь к мисс Гуилт за объяснением до тех пор, пока не получу вашего ответа, которого ожидаю со следующей почтой.

Искренно вам преданный

Давид Мильрой».

Это откровенное письмо тотчас рассеяло тревожные мысли Аллана, он увидел, в какую ловушку попал. Миссис Мильрой поставила его перед необходимостью выбирать одно их двух: или сделать себя виноватым, отказавшись отвечать на вопросы ее мужа, или оправдать себя, взвалив вину на женщину, прямо признавшись майору, что его жена обманула его. В этой затруднительной ситуации Аллан действовал по обыкновению без всякой нерешительности. Слово, данное им миссис Мильрой сохранить в тайне их переписку, все еще связывало его, хотя она подло употребила это во зло, и намерение Аллана осталось неизменным: ни под каким видом не выдавать мисс Гуилт.

«Может быть, я поступил как дурак, – думал он, – но я не нарушу моего слова и не подам повод выгнать на все четыре стороны эту несчастную женщину».

Он написал майору так же коротко и просто, как писал его жене. Аллан сообщал о своем нежелании обмануть ожидание друга и соседа, если бы это зависело от него. Но в этом случае он не имел другого выбора. На вопросы майора он не мог отвечать. Он не умел искусно объясняться и надеялся, что его извинят в том, что он выражается таким образом и не скажет ничего больше.

В понедельник пришел ответ майора Мильроя, закончивший переписку.

«Коттедж, Торп-Эмброз. Воскресенье.

Ваш отказ отвечать на мои вопросы, не сопровождаемый дальше ни малейшим извинением подобного поступка, можно истолковать только таким образом. Кроме того, он подтверждает справедливость уверений миссис Мильрой и набрасывает тень на репутацию гувернантки моей дочери. Из чувства справедливости к особе, живущей в моем доме и не подавшей мне никакой причины не доверять ей, я теперь покажу нашу переписку мисс Гуилт и повторю ей разговор, который я имел об этом с миссис Мильрой, в присутствии миссис Мильрой.

Еще слово о наших будущих отношениях, и я закончу. Мои представления о некоторых предметах, наверно, могут назваться теперь представлениями человека старого покроя. В мое время мы держались кодекса чести, по которому сообразовывали наши поступки. Согласно этому кодексу, если мужчина разузнавал секретно дела женщины, не будучи ее мужем, отцом или братом, он брал на себя ответственность оправдать свое поведение в глазах других; а если он уклонялся от этой ответственности, то отказывался от звания джентльмена. Весьма возможно, что этот старинный образ мыслей уже не существует более; но в мои лета уже поздно принимать более современные воззрения. Я чрезвычайно желаю, понимая то, что мы живем в такой стране и в такое время, когда понятие о чести приняло полицейский характер, выражаться очень умеренно в этом последнем случае общения с вами. Позвольте мне только заметить, что наши представления о поведении, приличном джентльмену, совершенно расходятся, и позвольте мне поэтому просить вас считать себя впредь незнакомым с моим семейством и со мной. Ваш покорный слуга.

Дэвид Мильрой».

То утро, в которое его клиент получил письмо майора, было помечено самым черным цветом в календаре Педгифта. Когда первый гнев Аллана, вызванный презрительным тоном, которым его друг и сосед произнес над ним приговор, утих, он впал в уныние. Из этого состояния не могли вывести Аллана в этот день никакие усилия его спутника. Весьма естественно, вспоминая теперь, когда приговор изгнания был произнесен, свои прежние отношения с коттеджем, мысленно возвратился он и к Нили с большим сожалением и с большим раскаянием, чем до сих пор.

«Если бы она выгнала меня, а не ее отец, – с горечью размышлял Аллан, обращаясь теперь к прошлому, – я ни слова не сказал бы против этого, я чувствовал бы, что это мне поделом».

На следующий день пришло другое письмо – письмо, приятное на этот раз, от мистера Брока. Аллан написал в Сомерсетшир несколько дней тому назад о том, чтобы приготовили его яхту. Письмо это ректор нашел занятным. Как он простодушно полагал, это было своего рода защитой его бывшего ученика от женщины, за которой он наблюдал в Лондоне и которая, как он считал, последовала за ним в его собственный дом. Действуя по приказаниям, присылаемым ей, горничная миссис Ольдершо окончательно мистифицировала Брока. Она развеяла беспокойство ректора, дав ему письменное обязательство (от имени мисс Гуилт) никогда не обращаться к мистеру Армадэлю ни лично, ни письменно! Твердо убежденный, что он наконец одержал победу, бедный Брок весело отвечал на письма Аллана, выражая удивление тем, что он оставляет Торп-Эмброз. Ректор обещал, что яхта будет готова и что в пасторате Аллана встретят самым радушным образом.

Это письмо исключительно оживило Аллана.