– У меня был один муж. Одним он и останется. Я все еще люблю его, Хиль.

– Я не прошу любить меня, – говорил Свенсен, а внутри все рвалось и горело, – достаточно того, что я люблю тебя. Просто будь со мной. У тебя еще могут появиться дети, а я буду счастлив стать их отцом. Тарья, будь со мной, пожалуйста.

Она доплела косы, глядя ему в глаза, опустила взгляд, раздумывая.

– Если эта ночь принесет плоды, я выйду к тебе. Обещаю. Но если нет – никогда не приходи больше, Хиль.

Он все-таки схватил ее и поцеловал, и на мгновение она снова стала мягкой и покорной и прильнула к нему, как ночью.

– Я вернусь через месяц, – сказал он жестко, – и ты выйдешь ко мне, беременная или нет. Обещай, женщина.

Взгляд ее дрогнул, и этого ему было достаточно.

– Если не выйдешь, – добавил он, – я зайду внутрь, чего бы мне это ни стоило, и заберу тебя из этой самой кельи, Тарья.

…Подполковник обернулся и посмотрел на молодого короля Бермонта. Сумасшедший, как и он сам. Надо бы забежать по пути в храм и принести жертву Хозяину лесов, чтобы их дорога была удачной.

Двадцать первое октября, пятница, Иоаннесбург

Учитель сладко спал в своей камере и просыпаться, видимо, не собирался. Игорь взглянул на часы. Сутки с момента снятия блока кончились уже сорок шесть минут назад, а глава воровской школы глаз не открывал.

Шестнадцать часов сорок семь минут.

Тандаджи вчера изъявил желание поприсутствовать на допросе вора, но с утра случился скандал на посольской встрече, и тидусс был немного напряжен. Этого хватало, чтобы подчиненные в зале замирали и старались не дышать, когда он проходил мимо.

Эти же подчиненные совершенно неприличным образом пялились на ноги капитана Дробжек, пришедшей сегодня в мягком синем платье до щиколоток – Люджина явно тяготела к оттенкам синего, – очень приличном и приятном, если не считать разрезов на бедрах. Разрезы были хитрые, с запа́хом, и появлялись, только когда капитан двигалась.

«Так легче бегать и прыгать, если что», – сказала она спокойно, заметив его взгляд.

Удивительно, как меняет женщину одежда.

Шестнадцать сорок восемь.

Вынужденную задержку, пока Юземский отсыпался, Игорь потратил на допросы задержанных Люджиной «учеников» и «учителей» воровской школы. Старшему из ученичков было далеко за пятьдесят. И со вчерашнего вечера, после ухода Тротта, они с напарницей сортировали задержанных. Одних – тех, кто только-только попал в учреждение и не знал о его роде деятельности, но уже успел задолжать Учителю, – расспрашивали, пугали, чтобы впредь неповадно было, и отпускали. Других, которые успели увязнуть в «профессии», распределяли в зависимости от того, сотрудничал ли попавшийся со следствием или приходилось использовать ментальный взлом. С этим должна была справиться полиция, но безделье угнетало и приносило ненужное беспокойство.

К середине дня у них оказался список почти всех участников, в том числе и отработавших контракт, перечень украденных предметов, а капитан Дробжек была бледной и уставшей. Пришлось вести ее в столовую и насильно кормить. По дороге-то он и отметил интерес сотрудников к своей напарнице. Надо же: вчера Тротт, сегодня безопасники. Что в ней такого?

Необычность, прямота и холодность, решил он. Женщин-офицеров, несмотря на военнообязанность выпускниц военных и магических заведений, было немного, в основном они работали виталистами, менталистами, врачами, агентами под прикрытием и очень редко имели специализацию по боевой магии. А тут офицер, лично задержавшая с полсотни преступников, и при этом совсем не кокетливая, основательная такая. Интересно же!

Шестнадцать сорок девять.

Дробжек, сидевшая рядом и глядевшая на спящего, вдруг зевнула, потерла глаза.

– Я сейчас сама рядом с ним лягу, – проворчала она, – спит и спит, зараза.

– Я как раз хотел сделать кофе, – усмехнулся Игорь. – Будете, капитан?

– Угу, – ответила она, укладывая голову на сложенные на столе руки. – И побольше сахара. Голова совершенно не варит после этих преступничков.

Игорь принес две большие кружки с кофе, какие-то сладкие кексы, щедро выложенные у кофемашины, и они снова стали таращиться в стекло, ожидая, пока арестант соизволит выспаться.

– Может, его потрясти? – предложила капитан Дробжек, оживившись. – Сил уже нет на него смотреть.

– Терпение, капитан, терпение, – усмехнулся Стрелковский, поглядывая на часы. – Вы его сейчас потрясете, и, может, там какое-нибудь важное повреждение не закроется. И все усилия и ожидание пойдут прахом. Берите лучше кекс.

– Я с вашими кексами скоро в машину не помещусь, – буркнула она. – Мне бы позаниматься где, Игорь Иванович, а я не знаю ничего. Мышцы просят нагрузку, тут у вас дисциплины никакой, а на заставе мы каждое утро и вечер комплекс упражнений выполняли и пробежка после на десять километров. И с инструктором по боевым искусствам было бы неплохо позаниматься.

– У Управления прекрасный зал на Галочьей набережной, – сообщил полковник, – только у нас же день ненормированный, будете успевать? И еще я знаю, что у гвардейцев с утра зарядка, проводит сам принц-консорт. Могу попросить, чтобы вас допустили.

– Попросите, – согласилась Дробжек. – А насчет успевать – а что мне еще делать? По городу гулять? В кино ходить?

– А почему бы и нет? – спросил он серьезно. – Познакомитесь с кем-нибудь, друга себе найдете… личная жизнь для стабильности психики при нашей работе очень важна.

Люджина выразительно глянула на него, но промолчала.

– Или у вас на Севере кто-то остался? – поинтересовался Стрелковский, посматривая на мирно спящего Юземского.

– Вы думаете, я бы приехала в Центр, если бы у меня там мужчина был? – прямо ответила капитан, допивая кофе. – Любовь, Игорь Иванович, штука такая – в свое время придет. Хоть ты сто городов обегай, а встретится ровно тогда, когда нужно. А без любви на кой он нужен, этот друг? Так что я, пожалуй, предпочту тренажерный зал. И, кстати, если уж вы решили поинтересоваться моей личной жизнью, скажу, что стабильность психики не только мне надо поддерживать. И не надо на меня сверкать глазами, не я этот разговор начала.

– Дробжек, давайте оставим мою личную жизнь в покое, – суховато произнес Стрелковский.

Она опустила чашку на стол, слишком сильно, так, что та звякнула.

– Договорились. И мою тогда тоже.

Семнадцать часов одиннадцать минут. Спящий зашевелился, потянулся, повернулся на другой бок, полежал еще немного. Затем поднялся и пошел к удобствам в углу. Напарники деликатно отвернулись.

– Я схожу за Тандаджи, – сказал Стрелковский, – а вы распорядитесь, чтобы ему принесли поесть. Разговор предстоит долгий.