– Эт что на стол не собирают, во дворе прохлаждаются? Май-месяц, что ль? Вы ёво с дороги кормить-то думаете-нет? – да и ушёл на омшанник.

Баит:

– …Погляжу, как пчёлы укрыты. Пенька три, вроде, стары больно. Може, к весне новы их, пеньки, ладить нады. Без меня обедайте. Погляжу.

Да и пошёл со двора-то. В лес. На Лунёву гору.

А детям всем мимоходом пригрозилси всё жа:

– А вы живите, а зря-то – не делайте. Вот оно, как зря-то делать!..

Ну, Томка с той поры шолковай уж стал. Один-то ездить зарёкси. Уж больше не рысковал. То меня просит:

– Поехали, Васятк! Съездим, что ль?

– Чай, ты как один любил – торговать-то! А я ведь вон дратву готовлю – варом наладилси натирать. Валенки всем кряду потолще подшивать собралси. Их ведь двадцать пять пар: маненьких детских – да большэх сколь…

– Може, вернёмси – вдвоём подошьём? – уж уговариват, знашь.

– Чово жа! Запрягай, Томк. Приберусь токо, пойду. А то уж я шилы-ножи да стары голенищи в мазанке разложил… Поедем!

Ну и едем, знашь.

А то – Вашку просит:

– Вашк! Айда-ка со мной! Я что-то один и не хочу…

Ну и Вашка – смотришь, хочет не хочет – собиратся:

– Томке на базаре подмогу, – баит. – Он на себя и не надеется что-то… Ты уж, Васятк, мое лубки в Становским-то пруду сам, что ль, обдери? Я ведь их ище когда мочить-то заложил. Лыко-то кабы не почернело. А то в баню мочалки уж пожоще нады. Лукошки новеньки, приеду – сам сплёту: бабёнкам я обещалси-посулил. Оне со старыми по лесу ходить-то и не хотят. Боятся больно, кабы грибы не обиделись, в старых-то лукошках лежать! Сплёту, уж как приеду.

Ну и я:

– Ладно, Вашк. Завтри с Иваном Исавым вместе сходим. Да вместе обдерём. Он ведь тожа лубки мочить клал. Ежжяйте а вы, не тужите…

И токо Ивана нашего, знашь, не просил. Иван – старшай, и уж вместо тятеньки много делов дома, по хозяйству, вёл, да по лесу. Чай, вся скотина в сарае – завсегда на Иване в перву очередь была. Три коровы, да лошади четыре, да мерин, да коз пуховых сё пять-шесть, да ярков-баранов десяток цельнай бегат… Сколь токо сена одного Иван вилами за день перетутушкат, навильник-то за навильником. А мы уж так – подменям, бывало. Как Иван – в лес, мы и подменям скорей: подхватывам…

Вот ведь оно как! А ищё ба маненько, разок да другой, ну – и не удержалси-ба, Томка-то. И понесло бы ёво – по кривой путе. И незнай ба, до какех пор он догулялси ба на базарах, лебедик: може – и до пыдзабору. Вот, бабёнки непутны и подбирали ба ёво из лужов-то, вылавливали ба нарасхват, да к себе ба тащили, скорей-скорея, покудова он ни тяти-ни мамы не помнит, знашь. Оне ведь, непутны, уж себя потеряли. И сами приголубют-обогреют – и сами ище любому мужичку рюмку поставют-нальют. Свово винца нальют: токо ба он с ними, с негодящими, сидел ба да пил: не горды…

Вот ведь как Томка-то у нас – чуток не сбалвылси!.. Тятька-то – не дал наш.

И уж Томку с того часу никто сроду не попрекнул: ни в глаза, ни за глаза. Мол, все роботали, а ты что жа один, лебедик, воз общай-то прогулял да прокутил? Жалели уж – попрекать-то…

Ну, токо с той самой поры все Лунёвы, чуть что, про эдаких-то – сразу говорят. Как токо слышут – кто проштрафилси, а сам мнётся да трётся, да и не вывернется, не оправдатся, то сразу уж все Лунёвы в один голос смеются. Руками машут. Бают:

– Э-э-э! Это ведь – Туды-Суды-Пояс!..

И вот, не запылал ба наш дом в одночасье со всем добром – може, так ба на семьи-то мы и не разбились. Не разбились ба, не разделились незнай до кой поры, и своей семьёй – не пожили ба. Ну, нещасье всех развело. Их, нещасьев-то, уж сколь друг за дружкой гужом пошло! Как царь весь народ-от свой взял да бросил. Кинул-отрёкси… Да как на красных да белых распад середь людей сделалси.

И как было? Вот красны-чужэя в какое село взойдут – и ну по дворам мужиков в отряды свое мести, лошадей-коней середь бела дня отымать, из сараев под ружьём к себе гнать. А там белы всходют – мужиков по избам записывают: айда-ка в бой, ты нам годисси… Что те в русских стреляют – что эти русских бьют!

Все как есть наши мужики самостоятельны, оне в Лунёве друг в дружку стрелять – разделяться на красных-белых – не хотели. И сразу, как чужэя всходют, – лесом-лесом, да горой, да Сухем долом семь вёрст отмахают – в городки. Видала, чай: два валуна-то высоки там лежат? Как две горы над ельником-то висят. И кажда гора – цельного камню, знашь, единого из ельника выступат: городки! Вот. А под ними – лазы ведь глыбоки. Пещеры тёмны – без конца-без краю. Которы старики бают, ажно к Царёву кургану оне вёдут! Пещеры. И в Волгу, в берег, из-под камней тама выходют…

Ну, в наше время никто уж под землёй туды, к Волге, больно-то не стремилси. А вот как в Иргизски монастыри самы тайны, подземны, ходы-то из-под городков вёдут – эт уж все потихоньку в Лунёве сроду знают. Все ходы тама, знашь, с коих пор исхожены. И все повороты…

Вот Пошонцовы братовья, Надёнкины деды два, туды сё ходили. По пещерам да к Иргизу. И уж тама, в монастырях-то в подземных, молились, бывало. Запоминали – ученье-то исконно русско. А уж возвернутся – передают. Да тайком всем толкуют: крамола римска, ерманска-венецианска, давно ведь портит Афон-от поманеньку: кой-где – проникат всё жа! А от Афону – уж через Польшу-Малороссию – и нас сё прохватыват, крамола-то иха: берегитесь! Оттудова – ослабленье веры с какех уж пор идёт, и дальше – больше токо оно будет. А как веры сильной и здесь уж, на Волге, не останется и как истинны молельщики за весь род людской токо последни здесь перемрут, то конец уж всему свету и наступит! Да.

Вот оне вёрнутся, деды Пошонцовы два, и сказывают всем лунёвским: в точность как святые пра-отцы наши сроду сами себя хранили – вот эдак вот обычай чистай русскай соблюдать нам в монастырях-то велели и эдак жа себя для Бога чисто сохранять. По Острожской библии! Чисто да неукоснённо… Вот люди-то, бывало, и стараются – по строгому правилу живут.

Как, знашь, Романовы-немцы на русском престоле сели, и как русски токо цари все кончились, вот истинно русску веру нашу настоящу Алексей Михалыч, немец-царь, под землю и загнал. Русской ведь веры – Иргизски-то монастыри сроду! Веками уж службы под землёй служили, по неиспорченному, знашь, чину – отцовскому-прежнему…

Из них, из Романовых, один токо Филарет, покудова живой был, русской веры держалси всё жа: другея-то уж – видимость токо такую делали. А Михаил-то, сын-от, сё вроде крепилси, знашь. Крепилси-крепилси, а под конец и сбалвалси: немецка кровь в нём пересилила. Чай, однех токо голштинцев сколь в Россею созвал – торговать-богатеть! Русских-то как прижимал-теснил – а их больно любил, немтырей… И Алексея свово он, Михаил, уж по немецкому, по своему, сё подучивал. Да. А дальше-то – и пошло: нерусско всё правленье вверху, над Россеей-матушкой всей, повелось…

И такую моду оне в Россее ввели и всё время её, моду эту, при себе держали – Романовы: пускай навозно – зато привозно!.. Народ-от русскай сё им снизу и кивал: ладно да ладно: токо от нас отстаньте. А сам навозным-то-привозным-то – брезговал сроду, знашь, народ-от. И себя тайком – от навозного-то-привозного – уж сроду хранил! Хранил-берёг.