А ведь отцовска-то любовь, она что? Отцовска любовь – дорогая, да пустая. А куды шея повернёт, по шее всё в дому и выходит-делатся… Царство ей небесно, конечно, маманьке нашей Овдокее, и со святыми – упокой. Пускай уж наши с Надёнкой обиды ей Господь на тем свете не поминат-не засчитыват, и все их до единой – пускай простит. И тятеньке нашему – царство небесно тоже. Да. И со святыми – упокой.

А Надёнка моя у тятеньки была зато – завсегда сама лучша ёво сноха! Понятлива да на ногу скора. Тонка-звонка и – подбориста… Да. Что уродилась, то уж уродилась: да.

В девках-то ходила, коса-то по спине – чуть не до полу, тижёла-тижеленна, инда голову ей оттягыват-тянет. Как литая-латунна – коса… Чай, два гребешка она после свадьбы носила! И один гребень – косы тижёлы-замотаны никак на затылке не держал: падал, знашь… Уж уродилась.

И вот она, Надёнка, тятеньке больше всех снох казалась! Глазки-то – приветны. Да ище церковны книжки по праздникам сидит-читат: хорошего роду. Надёнка… Она всем читат, а все дети лунёвски вкруг неё допоздна сидят-стоят: слушыют. Про святых мучениц, бывало. Про память болярыни Феодосьи и княгини Овдокеи, сестры ея. Уморённых гладом за веру во Христа… Сами уж в рубашонках холщовых стоят, глаза трут, а спать-то сё не ложатся. Младенчики – и то окыл неё, бывало, грудются. Ище глупеньки-неразумны – а тожа: с ней. Как правдышны, слушыют…

Читат им, бывало, да гребень сё поправлят: то один, а то другой. Надёнка-то. Косы-то – тижёлы…

Ну, одно не так: обидчива больно! Беда… Маненько неприветно на неё глянул, тут жа подбородок-от задрожит. И – раз: в сторону сё уйдёт, Надёнка. В сторону утвернётся-уйдёт да перживат-моргат. Слёз своех не казала… А там уж опять – смеётся: отходчива. И уж злом сроду не помянет! И на маманьку Овдокею не пожаловатся – сроду: сердца-то ни на кого не держала… Вот, тятька её в обиду и не давал! Жалел.

Он ведь всем нам, тятенька, ище когда наказывал:

– Из Пошонцовского роду умного – девков-то берите! А дурочков – другем парням оставьте. Пускай оне с дурами всю жизню и разбираются, и воду в ступе – пускай оне с ними напару зря толкут: спорют да дёрутся, да друг на дружку дуются. Пускай другея с дурами всю жизню тягаются, а не вы!

Я и послушалси, знашь. И в Эриванском его величества гренадёрским полку после свадьбы – служил. Надёнка-то молоденька сё в снохах ждала. Письмы ночью писала, да на почтву их утром носила-бегала: как жа!

И вот, тятенька наш Иван Иваныч на торговлю с возом, в Балаков ай в Вольск, не Ивана, старшего отправлял. Не меня, второго. И не Вашку нашего. А сё – Томку. Больно Томка удачливай-лёгкай, раз-два – и расторгуется. И сё – с барышом хорошим домой, весёлай, возвернётся!.. Удачливай.

Вот, знашь, всю зиму мы, сыновья, в мазанке кожи квасим, выделывам, да шлеи-уздечки режем-шьём, кнуты осьмигранны цыганыским узором крепки-тугея плетём – в мазанке, знашь. В ней уж не жили, а два чана сразу под кожи поставили, с крышкими тугеми… А март маненько проклюнулси – знай воз нагружам. Ну и Томка щас собралси – подпоясалси, на Миколу помолилси – у тятеньки благословилси, баул подхватил и – за вожжи: шорнай товар, зерно ли на базар через Шиковку повёз.

В гору-то идёт – шапка набекрень, да на лошадей токо посвистыват, знашь, вожжями-то поигрыват. А под гору – уж на сани вспрыгнул: едет – на эфеси-ножки-свеси – ищё веселей!..

А как токо возвернулси, всем детям сразу узол на сундук кидат. А в узлу – кому пряник, кому орех грецкай, кому глиняна свистулька: разбирайте!

– Заяц из лесу прислал – передать вам наказывал! Прям на дорогу с гостинцыми и выскочил. В кустах сё караулил-сидел, давно уж дожидалси!

Ну и все подарки были – от зайца из лесу, у детей у наших. Вот как их заяц лесной любил – не забывал.

И вот вёсной, перед страстной неделей, тут уж вся шорна робота прекращатся. Котлы, знашь, снохи на лето моют! И в мазанке окошки настежь – растворяют. И уж так до холодов мазанка распахнута всё лето стоит: проведриватся наскрозь. В ней уж токо грибы, ягоды да яблыки, дули резаны на зиму сушут. Ну и пёкут потом великим-то постом – постны пироги с грибами. А то – постны-сладки: с сушёной крупнигой-землянигой, с яблоками ли. Да мёдом свежим их, пироги яблошны горячи, сверху поливают, знашь…

Ну. Отпостились, на пасху отхристосовались, красну горку с роднёй со всей отгуляли – уж солнышко землю парит. И тут нанимали батраков – душ пять. Из Красной поляны сё. Пахать-сеять-боронить, а там, после сенокосу, и жаткой жать, молотить. И уж тятенька с землёй, когда сеять нады, сроду – не прогадывал!

А как не прогадывал и как нам наказывал? Зёрнышко-то живое кидать в землю холодну – не больно торопилси. Мало ли что, солнце сверху жгёт! А нам каждому так калякал:

– Вот ты – не сей! А сначала портки своё – сыми. Да голым местом на поле и сядь-посиди. И если токо замёрзла твоя гола задница – вот оно и зёрнышко каждо в земле так жа в точность захолодат-зазябнет. Ты поверху, середь бела дня, под солнышком продрог, и ты вскочишь – согресси. А оно тама, в потёмках, не согрется ведь никак! Не согрется – не вскочит, и портки оно, зёрнышко, – ведь не натянет!

Зёрнышко сё жалел…

И которы, бывало, давно отсеются. А тятенька сё оттягыват:

– Погодите. Рано. Рано!

Ну и глядишь – раз: заморозки по всходам-то ударили. Да ищё, да опять, да сызнова! Вот тебе и отсеялись…

А другея, бывало, наспроть: на Лунёво поле глядят-поглядывают:

– Эх! Иван Иваныч-то – что-то не сеит! Ну, и мы тогда погодим.

Уж не обшибалси… Вот мы с хорошим урожаем сроду и были!

И мы, сыновья, с батраками на Лунёвым поле вместе до седьмого поту роботам-упирамси заодно-заедино, и рубахи на нас от соли, от жару сгорают – удинаково. Встаём так жа – затемно, до свету. И едим – без различки, за однем столом…

А уж к осени – батракам полнай расчёт. Да нова одёжа – поверх расчёту: подарок, знашь, лунёвскай завсегдашняй. В старых-то портках батраков – не отпускали… Да канфетков по узолку сё им маманька-то, бывало, от себя сунет: батраковым детям, с поклоном. Да батраковой жоне каждой – головной платок наряднай завсегда из сундука один клала:

– От Овдокеи Лунёвой, скажи. Овдокей Ивановна, скажи, с поклоном принять просила. За хорошу мужню роботу.

Ну, и батракам расчёт – нам всем отдых коротенькай. А Томку – опять собирам: пошеницей-ячменём, просом ли, овсом ли торговать: чово больше уродилось.

По-первости, по молодости, с нём, с Томкой, то Иван ездил, то Вашка, а то – я. А там уж он и стал говорить:

– Ладно-ка! Я и сам, один, хорошо управлюсь. Лишни руки по хозяйству пускай остаются. Торговать – не поле пахать! Уж чай как-никак товар-от сам растолкаю!

Ну и разок в одиночку съездил – больно большую выручку привёз. Второй съездил – маненько помене, ну – тожа: годится. А там уж и пошло:

– Я один!