Она резко выворачивает руль. «Форд» подскакивает на бордюре и выезжает на Площадь короля Георга – главное место встреч и общественных мероприятий брисбенского центра, мощеный сквер с ухоженными клумбами, статуями военных и прямоугольным фонтаном, в который дети справляют малую нужду, когда перебрали с лимонадом на ежегодной церемонии зажжения рождественской елки.

Кэйтлин бьет по тормозам прямо напротив центрального входа в Брисбен-Сити-Холл.

Молодой охранник мэрии бросается к машине. Кэйтлин в ожидании опускает боковое стекло.

– Здесь нельзя парковаться! – ошарашенно говорит охранник, явно встревоженный такой неожиданной угрозой безопасности.

– Я знаю, – отвечает Кэйтлин. – Вызывайте полицию. Сажите им, что в моей машине Беван Пенн. Я не сдвинусь с места, пока они не приедут.

Кэйтлин снова поднимает стекло, а охранник нащупывает рацию на поясе.

Я киваю Кэйтлин.

– Я вернусь, – говорю я.

Она слегка улыбается:

– А я отвлеку этого парня. Удачи, Илай Белл.

Охранник что-то рявкает в свой передатчик. Я выскальзываю из машины и спешу в противоположном направлении от Сити-Холла, мимо фонтана и дальше через Площадь короля Георга, а затем разворачиваюсь и делаю широкий незаметный крюк обратно к главной входной двери, за спиной охранника, который занят тем, что орет на Кэйтлин через закрытое окно машины. Внутри вестибюля стойка для приветствия гостей. И яркая сияющая индианка за ней.

– Я на церемонию награждения, – говорю я.

– Ваше имя, сэр?

– Илай Белл.

Она просматривает стопку листов с напечатанными именами. На моем левом плече – черная кожаная сумка. Я снимаю ее с плеча и опускаю вниз, подальше от глаз женщины.

– Они уже объявляли о присуждении в категории «Общественная деятельность»?

– По-моему, как раз сейчас объявляют, – отвечает она.

Она находит мое имя и помечает ручкой. Затем отрывает билет из блокнота и протягивает мне.

– Вы в ряду «М», сэр, – говорит она. – Место семь.

Я несусь к дверям главного зала. Огромное круглое помещение, созданное для прекрасной музыки. Пятьсот или около того красных кресел с важными людьми в черных костюмах и вечерних платьях, разделенных на две основные части центральным проходом. Полированные деревянные полы спускаются к полированной деревянной сцене с пятиуровневыми хорами перед задником из внушительных латунных и серебристых акустических трубок.

Ведущая вечера – женщина, которая читает новости на «Седьмом канале», Саманта Брюс. Она выходит в эфир каждый день после обеда, сразу после «Колеса Фортуны». Отец называет Саманту Брюс «квинелла». Два главных достоинства. Приятна глазу, но и умница тоже. Отец недавно признался в своем обожании этой ведущей, когда я спросил его, согласился ли бы он когда-нибудь жениться на какой-либо другой женщине, и он рассказал о своем понятии «квинелла»[69] и о том, что свиданием его мечты был бы вечер с Самантой Брюс в ресторане «Кукас» возле «Таверны Брекен-Ридж», на протяжении которого Саманта Брюс с тоской и желанием смотрела бы на него через стол, шепча снова и снова одно и то же слово: «Perestroika». Тогда я спросил папашу, кто в его понимании женщина с тремя главными достоинствами.

«Шуан Чен», – ответил он.

«А кто это – Шуан Чен?» – спросил я.

«Шанхайская зубная медсестра, о которой я читал».

«И какие у нее три достоинства?»

«Она родилась с тремя сиськами».

Саманта Брюс наклоняется к микрофону кафедры.

– Теперь мы переходим к нашим Чемпионам в категории «Общественная деятельность», – произносит ведущая. – Это незаметные квинслендские герои, которые всегда ставят себя на последнее место. Ну а сегодня, дамы и господа, мы поставим их на первое в нашем коллективном сердце.

Переполненный зал аплодирует. Я иду через центральный проход, глядя на обозначения рядов по краю сидений. Ряд «W» означает «why» – «зачем?». Ряд «T» – это «time» – время, пришедшее для Титуса Броза. Ряд «M» – это моя мама и мой папа. Сидящие вместе через семь кресел по ряду «М». Мои родители. Рядом с ними два свободных места. Мама блистает в черном платье, которое искрится под каким-то необычным светом, падающим на нее сверху, и я гляжу на потолок зала, чтобы понять, откуда он исходит. Весь купол потолка – это серебристо-белая луна, которая принимает зеленые, красные и пурпурные оттенки в зависимости от того, какой огонь вспыхивает на сцене. Полная луна внутри этого театрального зала.

На папаше серая виниловая куртка, очевидно, купленная за полтора доллара в магазине общества Святого Винни на станции Сандгейт. Аквамариновые слаксы. Чувство стиля закоренелого агорафоба, который никогда не видит достаточно людей, чтобы понять, что сейчас носят. Но он все же приоделся, и оттого, что он сделал это ради сегодняшнего вечера и все еще сидит здесь, у меня на глаза наворачиваются слезы. Черт побери, что я за слюнтяй. Даже после всего. После этого изощренного безумия под землей. Снова глаза на мокром месте. Ну и хрен с ними.

Распорядитель трогает меня за плечо.

– Вы заблудились? – спрашивает он вполголоса.

– Нет, все в порядке, – отвечаю я.

Мама замечает меня краем глаза. Она улыбается и поторапливает меня взмахом руки.

Ведущая начинает читать имена в микрофон.

– Магдалена Годфри из Куперс-Плейнс! – говорит она.

Магдалена Годфри гордо выходит на сцену с левого крыла. Она сияет, когда получает золотую медаль на квинслендской бордовой ленте и свидетельство от человека в костюме на сцене. Человек в костюме обнимает Магдалену и провожает к фотографу перед сценой, который щелкает три быстрых кадра, пока Магдалена глупо улыбается, прижав к груди свидетельство. На третьем кадре Магдалена кусает свою золотую медаль смеха ради.

– Сюрав Голди из Стреттона! – говорит Саманта Брюс.

Сюрав Голди выходит на сцену, кланяется, берет свидетельство и свою золотую медаль.

Я протискиваюсь мимо шести человек, вежливо подобравших колени на своих местах. Моя черная сумка задевает их головы и плечи, пока я пробираюсь к собственному месту.

– Где тебя черти носили? – шипит мама.

– Я работал над статьей.

– Что у тебя в этой сумке, черт побери?

Отец наклоняется ко мне через маму.

– Тсссссс! – шепчет он. – Гус выходит!

– Август Белл из Брекен-Риджа!

Август поднимается на сцену. Его черный пиджак не особо хорошо на нем сидит, галстук завязан слишком свободно, кремовые брюки на десять сантиметров длиннее, чем нужно, а волосы растрепаны – но он счастлив, как и моя мама, которая поспешно бросает на пол буклет с программой вечера, чтобы освободить обе руки и хлопать своему блестящему самоотверженному чудаковатому сыну-молчуну.