Введение денежной экономики, как это описано выше, поучительно, поскольку оно помогает избавиться от предвзятых представлений о характере рассматриваемых трудностей. Но так было далеко не везде. Более типичной была ситуация, когда предприимчивые мелкие помещики и крестьяне демонстрировали сильное желание перейти к коммерческой деятельности либо через местную торговлю своей продукцией, либо через организацию дополнительного бизнеса в ближайшем городе. Это было непреднамеренное последствие Программы местного развития, главные выгоды от которой доставались зажиточным крестьянам [Tinker, 1963, p. 130–131]. В этом сегодняшняя Индия напоминает Советскую Россию эпохи НЭПа. Царит та же неразбериха, которая позволяет энергичным людям использовать прорехи в системе для того, чтобы нажить состояние. Это еще один показатель гибкости традиционного строя. Кастовый бойкот сегодня менее эффективен, чем прежде, поскольку даже крестьянин способен оплачивать услуги других вместо того, чтобы пребывать в полной зависимости от закрытой сети экономического обмена. Ослабление угрозы бойкота означало для кастовой системы потерю одной из своих самых действенных санкций.

В погоне за легкими рупиями, в которой участвуют мелкие помещики и преуспевающие крестьяне, есть и обнадеживающие аспекты. Например, она демонстрирует, что там, где наличествует прибыльная альтернатива использованию механизма традиционного общества, за нее тут же спешит ухватиться множество амбициозных крестьян. Это, возможно, указывает на путь, по которому Индия движется к коммерческому сельскому хозяйству, – в грубом приближении это французская модель конца XVIII–XIX в. Современные технологии помогают устранить наиболее трудоемкие и отупляющие моменты крестьянского сельского хозяйства. Но есть и политические угрозы. Деревенский пролетариат в Индии привязан к господствующему строю через кастовые обязательства и свою крошечную земельную собственность. По-видимому, направление будущих изменений скорее указывает на дальнейшее разложение традиционных связей, на использование наемного труда, а не на модификацию патриархальных связей, как это случилось в Японии. Если господствующая тенденция продолжится, традиционные узы ослабнут еще сильнее. Уже сейчас происходит интенсивная миграция в городские трущобы, где коммунистическая агитация находит серьезный отклик. Если в обществе не найдется места для мобильных масс наемных работников, оставшихся не у дел после почти «нэповских» трансформаций в деревне, политические последствия могут привести к социальному взрыву.

Завершая рассмотрение ситуации в индийской деревне и переходя к итоговой сводке по проблеме в целом, можно поставить закономерный вопрос о главной причине стагнации и совсем неубедительного прогресса. Непосредственная причина явно состоит в сравнительной неспособности рыночной экономики проникнуть вглубь сельской местности и поставить крестьян в новую ситуацию, на которою они вполне способны ответить резким приростом производительности. Структура деревенского общества – всего лишь второстепенное препятствие, которое может измениться в ответ на новые внешние обстоятельства. Фокусироваться на местных очагах противодействия, посылать бесконечные группы антропологов для изучения особенностей сельского образа жизни – это всего лишь способ отвлечь внимание от главного источника всех проблем: от личностей тех, кто определяет правительственную политику в Дели. Подробнее мы остановимся на этом ниже. Слабое влияние рынка объясняется неспособностью направить на промышленное развитие те ресурсы, которые поставляет сельское хозяйство. Следующий шаг, предпринятый с оглядкой на другие страны, показывает, что курс исторического развития в Индии не привел к появлению класса, который имел бы сильный интерес к перенаправлению сельского хозяйства в сторону увеличения прибыли тем же способом, которым запускается промышленный рост. Национальное движение получило массовую поддержку с помощью крестьянства, и благодаря Ганди оно прониклось соответствующей идеологией.

Но это максимум того, что может дать социологический анализ. У меня есть сильное подозрение, что он уже зашел слишком далеко и что лично Неру должен нести весомую часть ответственности за неудачи. Чрезмерное внимание к обстоятельствам и объективным трудностям ведет к ошибочному забвению того, что именно великие политические лидеры способны произвести важнейшие институциональные перемены вопреки обстоятельствам. Неру был очень влиятельным политическим лидером. Нелепо отрицать, что у него имелось широкое поле для маневра. Тем не менее по решающему вопросу его политика сводилась к чистой риторике и метаниям. Атмосфера деятельности подменила собой реальное действие. Но в этом отношении индийская демократия не была в одиночестве.

В ответ на такую оценку западный либеральный наблюдатель немедленно возразит, что даже если индийская аграрная политика, и вообще вся национальная экономическая политика, была сильна разговорами и бедна успехами, то по крайней мере здесь обошлось без брутальной коммунистической модернизации. Этот аргумент подразумевает, что проигрыш в скорости даже необходим для торжества демократии.

Такое успокоительное обобщение упускает из виду чудовищную цену человеческих страданий, которую политика в духе «поспешай медленно» означает в индийской ситуации. В случае Индии цену невозможно измерить безучастными данными статистики. Но некоторые цифры позволяют получить примерное представление о масштабе страданий. В 1924 и 1926 гг. Всеиндийская конференция медицинских работников оценила ежегодные потери Индии в 5–6 млн человеческих жизней только из-за болезней, возникновение которых можно предотвратить (цит. по: [Great Britain… 1928, p. 481]). После голода 1943 г. правительственная комиссия в Бенгалии пришла к выводу, что около 1,5 млн человек погибли «непосредственно от голода и эпидемии, которая за ним последовала» (цит. по: [India… 1953, p. 80]). Хотя трудности военного времени внесли свой вклад в эту трагедию, по сути, голод стал производной от всей структуры индийского общества.[252] Огромное количество смертей указывает лишь на уровень, который отделяет неудачу от успеха в чисто биологической борьбе за выживание. Сами по себе эти цифры не говорят ничего о болезнях, нечистотах, отбросах и о совершенно диком невежестве, насаждаемом религиозными верованиями среди миллионов тех, чьи условия жизни, по счастью, оказались чуть выше этого уровня. Повышенное доверие населения означает также, что, если не предпринять резкого ускорения прогресса, это может обернуться массовой гибелью.

В дополнение необходимо указать, что если демократия означает для человека возможность играть осмысленную роль в качестве разумно мыслящего существа в определении своей судьбы, то в индийской деревне пока еще нет никакой демократии. У индийских крестьян нет требуемых материальных и интеллектуальных условий для построения демократического общества. Как сказано выше, «возрождение» панчаята – это романтическая риторика. В реальности Программа местного развития была спущена сверху. Те, кто занимались ее реализацией, постепенно расстаются с идеализмом, приходя к выводу, что демократические процессы развиваются «слишком медленно», и переориентируются на достижение «результатов» – нередко внешних статистических результатов, как, например, увеличение числа компостных ям, – лишь бы это вызвало одобрение начальства.