В связи с этим можно задать вопрос, что происходит, когда и если землевладельческая аристократия пытается освободиться от контроля со стороны короля при отсутствии многочисленного и политически сильного класса горожан. Либо в менее точной форме этот вопрос звучит так: что может произойти, если знать стремится к свободе при отсутствии буржуазной революции? На мой взгляд, можно спокойно сказать, что исход в этом случае очень неблагоприятен для западной версии демократии. В России XVIII в. служивая аристократия смогла расторгнуть свои обязательства перед царским самовластием, одновременно сохранив и даже увеличив свои земельные владения и власть над крепостными крестьянами. Это развитие в целом было неблагоприятно для демократии. Немецкая история в некоторых отношениях даже более показательна. Там знать по большей части вела борьбу с Великим курфюрстом без помощи городов. Многие требования немецкой аристократии этого времени напоминают английские: за право голоса в правительстве и особенно в вопросе о том, какими способами правительство получает доход. Но исходом этой борьбы стала не парламентская демократия. Слабость городов, переживших упадок после своего расцвета в южной и западной Германии в конце Средних веков, была постоянной чертой немецкой истории.

Не пускаясь в более подробное рассмотрение и не затрагивая азиатский материал, указывающий в том же направлении, можно просто засвидетельствовать сильную степень согласия с марксистским тезисом о том, что энергичный и независимый класс горожан является необходимым элементом для роста парламентской демократии. Без буржуа нет демократии. Если мы ограничиваем свое внимание исключительно аграрным сектором, то главное действующее лицо не появляется на сцене. При этом в сельской местности разыгрывалась достаточно важная драма, также заслуживающая тщательного изучения. И если кому-нибудь захочется вывести в своей истории героев и негодяев – автор настоящей книги решительно отказывается от такой позиции, – то следует учесть, что тоталитарный негодяй порой жил в деревне, а у демократического героя-горожанина там были союзники.

Так, например, обстояло дело в Англии. Пока абсолютизм укреплялся во Франции, в большей части Германии и в России, на английской почве ему впервые пришлось серьезно ограничить свои притязания, хотя и попытки его установления здесь были намного более слабыми. В существенной мере это было так из-за того, что английская землевладельческая аристократия достаточно рано начала приобретать коммерческие черты. К числу решающих факторов, наиболее сильно влияющих на ход последующей политической эволюции, относится вопрос о том, перешла ли землевладельческая аристократия к коммерческому сельскому хозяйству, и если да, то какую форму приобрела эта коммерциализация.

Теперь нам следует проанализировать основные контуры и сравнительные перспективы этой трансформации. В европейской средневековой системе определенная часть земли феодального лорда была его собственным поместьем, где работали крестьяне, за что господин предоставлял им защиту и обеспечивал правосудие, которое, конечно, нередко отвечало его собственным материальным интересам. Крестьяне использовали другую часть помещичьей земли, которую они возделывали для собственного пропитания и где были расположены их жилища. Третья часть земли, обычно леса, реки и пастбища, была известна как общее достояние и служила для добывания топлива, охоты и выпаса скота как для помещика, так и для крестьян. Отчасти для обеспечения господину достаточного объема рабочей силы крестьяне различными способами привязывались к земле. Верно, что рынок играл важную роль в средневековой аграрной экономике, причем намного более важную роль уже в достаточно раннее время, чем это было признано. Тем не менее в отличие от последующего времени помещик со своими крестьянами образовывал самодостаточное сообщество, способное обеспечить из местных ресурсов с помощью местных умений и навыков большую часть своих потребностей. Несмотря на бесчисленные локальные вариации, эта система доминировала в большей части Европы. Такой системы не было в Китае. Феодальная Япония демонстрирует сильные сходства с этими порядками; аналогии можно отыскать и в некоторых частях Индии.

Среди многих последствий прихода коммерции в города и возросшей потребности абсолютистских правителей в сборе налогов было то, что у сюзерена возрастала нужда в наличных деньгах. В различных частях Европы возникли три ответа на эту ситуацию. Английская землевладельческая аристократия перешла к коммерческому сельскому хозяйству, что предусматривало предоставление крестьянам свободы самим заботиться о себе по мере своих сил. Французская землевладельческая элита в целом предоставила крестьянам de facto владение землей. В тех областях, где помещики занялись коммерцией, они заставляли крестьян отдавать им долю своей продукции, которую затем продавали на рынке. В Восточной Европе возник третий вариант – помещичья реакция. Восточно-немецкие юнкеры превратили ранее свободных крестьян в фермеров, чтобы выращивать и продавать на экспорт зерно, тогда как в России сходное развитие произошло скорее из-за политических, чем из-за экономических причин. Только к XIX в. экспорт зерна стал важным фактором российской экономики и политического ландшафта.

В самой Англии поворот к коммерческому фермерству со стороны землевладельческой аристократии устранил в основном ее зависимость от короны и стал причиной ее враждебности к неуклюжим попыткам Стюартов ввести абсолютизм. Кроме того, форма коммерческого фермерства, которая укоренилась в Англии, в отличие от Восточной Германии, породила солидную общность интересов с городами. Оба фактора были важными причинами гражданской войны и итоговой победы дела парламентаризма. Последствия этого оставались важными и усиливались новыми факторами в XVIII–XIX вв.

Последствия кажутся даже более ясными, если мы сопоставляем английский опыт с другими вариантами. Говоря в общем, есть две другие возможности. Коммерческий импульс может быть весьма слабым среди высших землевладельческих классов. Где это случается, результатом будет сохранение огромных крестьянских масс, что в лучшем случае оказывается чудовищной проблемой для демократии, а в худшем случае – потенциалом для крестьянской революции, ведущей к коммунистической диктатуре. Другая возможность – в том, что высшие землевладельческие классы будут использовать разнообразные политические и социальные рычаги для удержания рабочей силы на земле и перехода к коммерческому фермерству в такой форме. Вместе с существенным показателем промышленного роста результатом скорее всего окажется то, что мы считаем фашизмом.

В следующем разделе мы рассмотрим ту роль, которую играли высшие землевладельческие классы в создании фашистских правительств. А пока нам достаточно заметить, что, во-первых, форма коммерческого сельского хозяйства была не менее важна, чем сама по себе коммерциализация; во-вторых, провал укоренения подходящих форм коммерческого сельского хозяйства на ранней стадии по-прежнему оставляет открытым иной путь к современным демократическим институциям. Обе черты заметны во французской и американской истории. В некоторых частях Франции коммерческое сельское хозяйство в основном оставило неизменным крестьянское общество, но взяло больше от крестьянства, внеся вклад в формирование революционных сил. В большей части Франции движение знати к коммерческому сельскому хозяйству было слабее, чем в Англии. Но революция нанесла удар аристократии и открыла путь к парламентской демократии. В Соединенных Штатах рабство на плантациях было важной стороной капиталистического роста. В то же время оно было, мягко говоря, институцией, неблагоприятной для демократии. Гражданская война преодолела это препятствие, пусть и не до конца. Говоря вообще, рабство на плантациях – это лишь самая крайняя форма репрессивной адаптации капитализма. Три фактора делают его неблагоприятным для демократии. Высший землевладельческий класс нуждался в государстве с сильным репрессивным аппаратом, т. е. таким, который устанавливает в целом политическую и социальную атмосферу, неблагоприятную для человеческой свободы. Кроме того, такое государство поддерживает превосходство села над городом, города при этом оказываются скорее перевалочными складами для экспорта товаров на отдаленные рынки. Наконец, проявляются жестокие последствия отношения господ к рабочей силе, особенно суровые в тех плантаторских экономиках, где трудящиеся принадлежат к другой расе.