Гарриет оказалась совершенно права в своих догадках об Уилфриде. Четыре дня подряд она то и дело садилась его изменять и очеловечивать и наконец, проведя за этим занятием крайне неплодотворное утро, пришла к неутешительному выводу: всю книгу придется переписать заново. Уилфрид с его муками и человечностью теперь зиял кровавой раной на фоне плоских и пустых персонажей. Более того, устранив из действий своего героя психологически неправдоподобные мотивы, Гарриет обнаружила, что от сюжета отломился солидный ломоть — и сквозь образовавшуюся дыру уже виднелись хитросплетения новой, сложной и захватывающей, интриги. Пока же Гарриет бесцельно смотрела на витрину антикварной лавки. Уилфрид становился все больше похож на так полюбившиеся ей шахматные фигурки. Заглянешь к нему внутрь — а там чувства, мастерски сделанный резной шарик, покрутишь шарик в руках, а под ним — еще один, а там и третий.

Позади стола, на котором стояли шахматы, располагался яковианский буфет из черного дуба, и гладкая полированная поверхность вдруг смутно отразила знакомые черты — будто «призрак Пеппера».[262]

— Что там такое? — поинтересовался Питер, заглядывая ей через плечо. — Пивные кружки в виде головы? Оловянные горшки? Или этот странный комод с вычурными ручками?

— Шахматы, — ответила Гарриет. — Они меня покорили. Сама не знаю почему. Я все равно не играю. Но знаете, это как наваждение.

— Хотя причин к тому не видит разум, мы зову сердца уступаем разом.[263]Если что-то вами завладело — это достаточный повод завладеть им.

— Интересно, сколько за них хотят?

— Если это не позднейшая подделка и здесь полный комплект, то от сорока до восьмидесяти фунтов.

— Слишком дорого. Вы давно приехали?

— Прямо перед ланчем. Как раз шел к вам. Но вы куда-то идете?

— Нет, просто гуляю. Как вы, раскопали что-нибудь полезное?

— Прочесал всю страну, чтобы добыть сведения о человеке по имени Артур Робинсон. Вам это имя что-нибудь говорит?

— Ничего.

— Мне тоже. Потому я мог подойти к исследованию без всяких предрассудков. Что нового в колледже?

— Вчера произошло странное событие. Только я так и не поняла, что это было.

— Давайте прокатимся по окрестностям, и вы все мне расскажете. Я на машине, и сегодня чудесный день.

Обернувшись, Гарриет увидела, что у тротуара припаркован «даймлер».

— С удовольствием.

— Проползем чуть-чуть по улицам и выпьем где-нибудь чаю, — предложил он, помогая ей сесть.

— Какая оригинальная мысль, Питер!

— Правда? — Они медленно ехали по многолюдной Хай-стрит. — В самом слове «чай» есть что-то гипнотическое. Я приглашаю вас насладиться красотами английской глубинки, поведать мне о ваших приключениях и послушать про мои, обсудить план, от которого зависят спокойствие и доброе имя двух сотен человек, прошу почтить меня своим присутствием и продлить иллюзию рая, а говорю об этом так, будто все, что нам нужно, — это немного кипятка да тарелка синтетических сладостей из «Старой доброй тюдоровской чайной».

— А если мы проползаем до открытия деревенского паба, — практично заметила Гарриет, — то сможем выпить там пива с хлебом и сыром.

— Это мысль.

Хрустальные ручьи, что красотой

Изысканным очам давали радость,

Сверкая серебром, бегут по раю

Божественную встретить Зенократу.[264]

На это Гарриет не нашлась что ответить и только внимательно разглядывала его руки, легко лежащие на руле. Они проехали Лонг-Марстон и двигались теперь по направлению к Марстону и Элсфилду. Вскоре Питер свернул на боковую улочку и остановился.

— Довольно в одиночку бороздить моря безбрежной Мысли.[265]Кто начнет, вы или я?

— Кто такой Артур Робинсон?

— Это тот самый джентльмен, что так странно себя повел, когда писал диссертацию. Он получил степень магистра искусств в Университете Йорка, работал тьютором в разных местах, выдвинул свою кандидатуру на должность профессора современной истории в том же самом Йоркском университете и пал жертвой превосходной памяти и выдающихся детективных способностей вашей мисс де Вайн, которая в то время возглавляла Флэмборо-колледж и входила в состав экзаменационной комиссии. Это был красивый светловолосый мужчина, в то время лет тридцати пяти, приятный в общении и любимый коллегами, хотя его социальный статус несколько подпортил неравный брак с дочкой квартирной хозяйки. После того печального случая с диссертацией он исчез, и больше о нем в академических кругах ничего не слышали. В то время у него была дочь двух лет, и жена ждала второго ребенка. Я ухитрился разыскать его прежнего друга, и тот сказал, что после катастрофы Робинсон как в воду канул — похоже, он уехал за границу и сменил фамилию. Друг отправил меня к некоему Симпсону из Ноттингема. Я пошел по следу, но обнаружил, что Симпсон, к моему большому неудобству, умер год назад. Тогда я вернулся в Лондон и послал сотрудниц мисс Климпсон на поиски друзей и коллег мистера Артура Робинсона, а также в Сомерсет-Хаус,[266]рыться в сводках рождений и смертей. Вот и все, что я успел за два дня напряженной работы, — кроме того, разумеется, что почтительно передал рукопись вашему секретарю.

— Большое спасибо. Значит, Артур Робинсон. Вы думаете, он имеет какое-то отношение к нашему делу?

— Конечно, связь здесь весьма опосредованная. И все же не стоит забывать, что до приезда мисс де Вайн никаких беспорядков в колледже не было и что единственный известный нам случай, когда у кого-то могли быть с ней счеты, — это случай Артура Робинсона. Я и решил исследовать его историю.