— Во-первых, — невозмутимо ответил Питер, — я на двадцать лет вас старше, во-вторых, вы на шесть дюймов меня выше. А в-третьих, я не хочу вас покалечить.

— Так получай, малодушный кролик! — рявкнул мистер Помфрет.

Он уже замахнулся на Питера, но вдруг ощутил на запястье его железную хватку.

— Если вы не успокоитесь, то что-нибудь сломаете, — сказал его светлость. — Послушайте, сэр, не могли бы вы увести вашего мятежного друга домой? Не понимаю, какой черт дернул его напиться в столь ран ний час?

Друг путано пробормотал что-то про ланч и лишние коктейли. Питер покачал головой.

— Один стакан джина за другим, — проговорил он печально. — Вот что, сэр. Извольте извиниться перед леди и ступайте.

Мистер Помфрет с подавленным видом, чуть не плача, пробормотал, что ему очень жаль.

— Зачем вы надо мной насмеялись? — укоризненно спросил он Гарриет.

— Я не смеялась, мистер Помфрет. Вы ошибаетесь.

— К черту ваших старших членов! — сказал мистер Помфрет.

— Не начинайте все сначала, — добродушно попросил Питер. Он встал, глаза его пришлись как раз вровень с подбородком мистера Помфрета. — Если вы хотите продолжить дискуссию, я к вашим услугам утром в «Митре». Сюда, пожалуйста.

— Пошли, Реджи, — сказал второй молодой джентльмен.

Антиквар, который все это время паковал покупку, убедившись, что дело решится без участия проктора и полиции, услужливо подскочил к выходу и вежливо попрощался с молодыми джентльменами, будто бы ничего и не случилось.

— Да провалиться мне на этом месте, если я дам себя высмеивать, — заявил мистер Помфрет уже в дверях и собрался вернуться.

— Разумеется, старина, — заверил его друг. — Никто тебя и не высмеивает. Ну пойдем, наконец! На сегодня хватит.

И дверь закрылась.

— Ну-ну, — сказал Питер.

— Молодые джентльмены всегда резвятся, — заметил антиквар. — Боюсь, сэр, покупка получилась громоздкой. Доску я упаковал отдельно.

— Отнесите их в машину, — велел Питер. — Все в порядке.

Антиквар отнес шахматы в машину и, радуясь, что выпроводил всех покупателей, стал закрываться — уже давно было пора.

— Прошу прощения за моего юного друга, — сказала Гарриет.

— Он, кажется, принял это близко к сердцу. Что такого оскорбительного в том, что я старший член своего колледжа?

— Бедняжка! Он решил, что я рассказала вам про нашу с ним встречу с помощником проктора. Теперь и впрямь лучше вам все рассказать.

Питер выслушал историю и сочувственно рассмеялся.

— Мне жаль, — сказал он. — В его возрасте такие вещи воспринимаешь чертовски болезненно. Пошлю-ка я ему записку с объяснением. И вот что…

— Что?

— Мы же так и не выпили пива. Поехали выпьем у меня в «Митре» — а заодно состряпаем бальзам для оскорбленных чувств.

Они взяли по полпинты, и Питер тут же сочинил послание.

Отель «Митра»,

Оксфорд,

Реджинальду Помфрету, эсквайру.

Сэр,

Мисс Вэйн уведомила меня, что в ходе нашей сегодняшней беседы я имел неосторожность употребить выражение, которое могло быть ошибочно истолковано как намек на Ваши личные дела. Позвольте Вас заверить, что я говорил в полнейшем неведении и что в намерения мои никоим образом не входило Вас как-либо оскорбить. Ни в малейшей степени не одобряя Вашего сегодняшнего поведения, я тем не менее хотел бы выразить глубочайшее сожаление, если случайно задел Ваши чувства.

Ваш покорный слуга,

Питер Гибель Бредон Уимзи

— Ну что, достаточно помпезно?

— Блистательно, — сказала Гарриет. — Длинные тяжеловесные слова и все ваши имена в конце. Как сказал бы ваш племянник, «дядя Питер надут до предела». Осталось только поставить печать. Почему бы не послать мальчику простое примирительное письмо?

— Примирение ему не нужно, — усмехнулся его светлость. — Ему нужна сатисфакция. — Он позвонил в колокольчик и попросил официанта сходить за Бантером и сургучом. — Красная печать и правда окажет на него благотворное влияние — он решит, что это вызов. Бантер, принесите, пожалуйста, мое кольцо с печатью. Кстати, раз уж зашла речь, а это мысль. Может, на рассвете встретиться с ним на Порт-Медоу? Пусть сам выбирает: шпаги или пистолеты.

— Пора бы уже вырасти, — сказала Гарриет.

— Правда? — отозвался Питер, заклеивая конверт. — А я еще никогда никого не вызывал. Меня самого вызывали трижды, а до дуэли дошло два раза — на третий вмешалась полиция. Возможно, потому, что противник не оценил мой выбор оружия. Спасибо, Бантер. Понимаете, пули летят куда им вздумается, а сталь почти наверняка что-нибудь да пронзит.

— Питер, — сказала Гарриет, смерив его строгим взглядом. — Вы рисуетесь.

— Ваша правда, — согласился он, тщательно вдавливая печать в мягкий воск. В усмешке его сквозили обида и возмущение. — Всяк петух в своем курятнике хозяин. Терпеть не могу, когда высоченные студенты напоминают мне о моем возрасте.

Одним словом, зависть не что иное, как tristitia de bonis alienis, печаль по поводу благополучия других людей, будь то нынешних, или живших в прошлом, или грядущих, и gaudium de adversis, и радость по поводу их бед… Это распространенная болезнь и почти естественная для нас, считает Тацит, завидовать чужому процветанию.[274]

Роберт Бертон

Говорят, две вещи не спрячешь — любовь и кашель. Но не легче спрятать и тридцать две больших шахматных фигуры — разве что вовсе их похоронить, немилосердно оставить запеленатыми в деревянном саркофаге. Что толку в желанном подарке, если его нельзя трогать и пожирать глазами, нельзя предъявить восторженным и завистливым взорам друзей? Пусть это повлечет за собой неудобные предположения по поводу дарителя — хотя, с другой стороны, кому какое дело? — но Гарриет понимала: если она никому не покажет шахматы, то ее разорвет от неразделенного восторга.

Поэтому после ужина она бесстрашно явилась со своим подарком в профессорскую и при активном участии донов расставила фигуры на столе.

— Но где же вы будете их хранить? — спросила декан, когда все вдоволь навосхищались искусной работой и со всех сторон осмотрели затейливые шарики. — Нельзя же запирать их в коробке. Только посмотрите, какие изящные копья — а головные уборы у короля и ферзя! Нет, их надо поставить под стекло.