Измазанная тюремной грязью окровавленная рубашка Хитреца была изодрана на правом плече, рваные края ее прилипали к такой же, как у меня, стигме.

– Ладно, – рассудила я, прикрывая плечо обрывками нижней рубашки. – Пускай до поры до времени заживает.

Провести остаток дней с такой безобразной меткой мне решительно не хотелось, и я задалась мыслью найти когда-нибудь чародея, который сумеет быстро и безболезненно удалить клеймо с кожи.

Хитрец, у которого затекла правая нога, произвел слабую попытку повернуться – но тут же неестественно вздохнул. Вздох его был похож на сдавленный стон, и Фойерен задержал дыхание, чтобы вздымающаяся грудь не усиливала боли. Кажется, он был совсем плох, а разговор еще более утомил его.

Я же в тот момент обнаружила, что, в отличие от раздираемого незримым пеклом предплечья, кисть моей правой руки была до удивления холодной и спокойной. Ужасающая пропажа объявилась только сейчас.

– Кольцо Меченого… Дезире забрал его! – с ужасом воскликнула я, и от возгласа этого запершило в горле.

В мыслях заиграло недоумение: как может Король Желаний оказаться вором? Наследники императорских династий не опускаются до кражи безделушек! Вероятно, Дуакрон посмеялся таким образом над Фойереном и забрал трофей – награду, причитавшуюся победителю?

Выслушав меня, Хитрец усмехнулся:

– Дезире ничего не сможет сделать с Кольцом Извечного мага, если не разберется, как им пользоваться.

По-видимому, странный перстень, который курьер надел на мою руку в Одельтере, был предметом весьма интересного происхождения… и назначения. После откровений Фойерена у меня появилось много вопросов, но, видя его страдания, я решила не беспокоить Хитреца лишний раз. Только одна фраза не усидела в моих мыслях, и касалась она судьбы другой, не менее ценной вещи. Той, из-за которой месье Фойеренгер Алентанс вероломно забросил дела Ядовитых магов и сгоревших женщин:

– А как же посылка, которую ты должен был…

– Я уничтожил ее еще до приезда в Город Души, – невозмутимо ответил Хитрец.

У меня пропал дар речи.

– Конечно, я мог оставить ее у Джасин вместе с дорогими мне вещами, – процедил сквозь зубы Фойерен, очевидно, имея в виду скрипку и трость. – Но я не имел права позволить этой вещи существовать. Просто не имел…

Неестественный, страдальческий вздох Хитреца повторился.

– Зачем же тогда было…

– Все это оказалось не напрасно, поверь.

– Ох, не знаю, верить тебе или нет, Хитрец, – с тоской призналась я. – Но что, если Король Желаний согласился бы принять конверт?..

– Он никогда бы этого не сделал.

Больше в тот день мы не разговаривали. Много часов Хитрец даже не шевелился, а я ломала голову, как ему удалось затащить меня на нары: тюремщики вряд ли утруждали бы себя таким занятием. В моих мыслях мелькнуло также опасение о том, не воспользовались ли люди Дуакрона моим бессознательным состоянием, но, признаться, это не особо меня занимало; главное, что я осталась в живых.

Пару раз нам приносили скудную еду, и поначалу я приготовилась горделиво отпихнуть от себя тарелку. Но Фойерен, даже будучи в самом скверном положении, умудрился прочитать мне гневную лекцию. «Какое геройство! Разве ты не хочешь, чтобы тебя держали ноги, когда настанет время?.. – грозно шипел он. – Ешь, здесь никому не нужно тебя травить». Когда Хитрец сам набросился на жидкую похлебку, я впервые видела, как трясутся его руки.

Следующий день мы также провели в молчании, за исключением только одного вопроса, который я озвучила, по моим подсчетам, около полудня:

– Как ты думаешь, синьорина простит меня за то, что я покинула ее без предупреждения?

– Обязательно, – на губах Хитреца заиграла еле заметная улыбка. – И обрадуется твоему возвращению, будто родная сестра. Когда ты поймешь, Келаи, что люди способны прощать десятки раз, ты завладеешь миром. Особенно уязвимы те, кто всегда подле тебя.

Однако Фойерен приказал обязательно извиниться перед Эрсилией по возвращении; он был слишком уверен, что мы вернемся. «Один твой неверный шаг, – объяснил Хитрец, – и синьорина сотрет тебя в порошок. Она достойна уважения и почтения, как и все те, кто может сделать зло, но никогда не делает. А те, кто просто не ведают зла, блаженные да юродивые».

Через день дверь нашего каземата с лязгом открылась, и в камеру вошел плотный рослый мужчина. Одного взгляда на его кулаки хватило для того, чтобы заставить меня молчаливо вжаться в угол: когда болит все тело, решения принимаются несколько иначе.

Здоровяк заломил Хитрецу руки за спину, и Фойерен, несмотря на то что я в своих мыслях умоляла его бежать, не сопротивлялся. Хитрец предпочел поддаться – и в том был прав: еще позавчера он еле мог шевелить руками и ногами, а планировать побег на сегодня, когда тюремщики втайне ожидали от него такого шага, оказалось бы худшим из решений.

Его толкнули к выходу, и он, нетвердо ступая на ноги, последовал туда, куда его хотели отвести. Но вдруг его все же вели на казнь? На секунду мне показалось, что стоящая прямо за дверьми охрана уже готова сделать из его обманчиво целого тела жалкое месиво из костей и мяса.

Фойерен, однако, выглядел подозрительно спокойным: должно быть, он не уловил шестым чувством смертельной опасности.

За спиной тюремщика захлопнулась дверь, и для меня потянулись страшные дни – холодные, темные, полные страха. И я считала их: первый… второй… третий… четвертый… пятый. Пять дней абсолютной безнадежности, пять дней неведения и смятения.

Мне хотелось громко ругаться, выть и колотить стены кулаками, но не хватало сил. Где мы находились, куда увели Фойерена, что с нами будет – об этом можно было думать целыми днями. Думать – и сойти с ума. Поэтому я часами вглядывалась в темноту – бездумно, запрещая себе облекать размышления в словесную форму; и такое безмыслие отвлекало меня от невыносимой, ущербной действительности.

Теперь мы с Фойереном были разделены, и я даже не была уверена, смогу ли когда-нибудь выбраться из своей камеры… и придет ли мне когда-нибудь на помощь Хитрец.

* * *

Уже к обеду солнце совсем скрылось за тяжелыми облаками, и холодный зимний воздух сделался хватким и сухим. Одетые не по погоде люди зашагали по улицам быстрее и находили тысячи предлогов, чтобы как можно скорее заиметь крышу над головой. Расторопнее всех в этот час была молодая светловолосая девушка, быстро-быстро перебиравшая по расчищенной мостовой нестучавшими из-за мороза каблучками. Девушка двигалась по направлению к одному из издательств Старой столицы.

– Мне назначено! – бросила она, проносясь с неуловимой скоростью мимо секретаря Льенара Варроу и удостоив того прикосновением легчайшего аромата парфюма, не самого дорогого, но весьма приятного: в нем угадывались нотки мускуса, ветивера и абсолю.

Секретарь уже не раз видел эту особу. Укрепившийся во мнении о том, что это не одна из тех безумных суфражисток, что обивают пороги издательств со своими дрянными листовками, он бросил себе под нос пару возмущенных восклицаний: дескать, нравы у людей нынче совсем дурные. Сказал – и тут же забыл об этом, невозмутимо уткнувшись в новенький детективный романчик.