Филипп взглянул на спящую красавицу, полулежащую рядом с ним, и сказал себе, что его истории любви с Ирис скоро придет конец и этим тоже следует заняться: он не хотел терять Александра. Но будет ли она биться за то, чтобы оставить сына у себя? Не факт…

— Нет, ну ты опять меня удивляешь! Нырнула в раковину, и тут же всплыло все твое прошлое! Ничего себе! По мановению волшебной палочки!

— Клянусь, что все было именно так, как я тебе рассказала. Но если быть до конца честной, все началось раньше… Всплывали обрывки воспоминаний, какие-то фрагменты пазла, но смысл ухватить было невозможно.

— What a bitch, your mother![63]Ты знаешь, что ее можно было привлечь к суду по статье о неоказании помощи человеку в состоянии опасности?

— А что ей оставалось? Она могла спасти только одного ребенка. И выбрала Ирис.

— И ты ее после этого защищаешь?

— Я на нее не обижаюсь. Мне все равно. Я пережила это.

— Да, но какой ценой!

— Мне так приятно освободиться от этих воспоминаний! Это прямо как подарок небес.

— Прекрати говорить мне о небесах и строить ангельские глазки.

— Я уверена, что у меня есть ангел-хранитель, и он меня оберегает…

— И чем твой ангел-хранитель занимался последние годы? Вязал себе новые крылья?

— Он научил меня быть упорной и терпеливой, а иногда и жесткой, он дал мне смелость написать книгу, он дал мне получить за книгу столько денег, чтобы я не думала о насущном куске хлеба… Я очень люблю моего ангела. Кстати, тебе не нужны деньги? Я скоро стану богатой и не собираюсь жадничать.

— Да брось, я очень богата.

Ширли пожала плечами, нервно закинула ногу на ногу, затем сняла.

Они были в парикмахерской — решили повторить церемонию мелирования. Сидели и болтали, похожие на две новогодние елки в своих серебристых папильотках.

— И ты по-прежнему разговариваешь со звездами?

— Через них я обращаюсь прямо к Богу. Если у меня какая-то беда, я молюсь, прошу Его помочь, дать мне силы, и Он это делает. Он всегда мне отвечает.

— Жози, ты себя обманываешь…

— Ширли, я отлично себя чувствую. Не беспокойся за меня.

— Твои рассказы день ото дня все страннее. Лука обдает тебя холодом, ты теряешь голову, ныряешь в раковину и вылезаешь оттуда, излечившись от детской психологической травмы. Может, ты вторая Бернардетта Субиру[64]?

Жозефина вздохнула и поправила:

— Лука обдает меня холодом, я чувствую, что умираю, вспоминаю подобное ощущение в детстве и нахожу недостающие части пазла — вот моя версия.

— В любом случае, я уверена, что у него не хватит наглости тебе позвонить.

— Жалко. Мне казалось, я влюблена в него. Мне с ним было так хорошо. Может, я никогда такого не чувствовала… разве что в самом начале романа с Антуаном!

— А есть ли новости от Антуана?

— Он присылает девочкам мейлы. Все те же истории про крокодилов. По крайней мере, он теперь хоть что-то зарабатывает и сам выплачивает кредит. Антуан далек от реальности, он витает в облаках и грезит наяву, такой уж он человек.

— Однажды он разобьется о реальную стену.

— Не хотелось бы. Милена же рядом.

— Да, Милена — крутая бабенка… Мне она нравится.

— Мне тоже нравится. Я больше не ревную, представляешь, ну совсем.

Они так и продолжали бы хором нахваливать Милену, но тут пришла парикмахерша, чтобы снять с них наконец елочные украшения. Они разом опустили головы под струи воды и замерли, молчаливые и сосредоточенные, с закрытыми глазами.

Жозефина хотела заплатить. Ширли не согласилась. Они долго ругались перед кассой, Дениза потешалась, глядя на них. В итоге Жозефина одержала верх.

Подруги возвращались домой, любуясь своими отражениями в витринах, то и дело отвешивая друг другу комплименты.

— Помнишь, всего год назад ты чуть не силком тащила меня делать мелирование. И на нас напали — как раз на этой улице.

— И я тебя защитила!

— Да, меня страшно удивила твоя сила. Ширли, умоляю, открой мне свою тайну. Я ужасно хочу ее узнать.

— А ты попроси Бога, он все тебе расскажет.

— Не шути с Богом! Нет уж, сама мне скажи. Я тебе все рассказываю, во всем тебе доверяю, а ты нема как рыба. Я уже взрослая, ты сама говоришь, что я изменилась. Мне уже можно доверять.

Ширли остановилась и долго, внимательно смотрела на Жозефину.

— Эта история касается не только меня, Жозефина. Я не хочу подвергать своих близких риску. Когда я говорю «риск», я имею в виду серьезную опасность, тектонические колебания, землетрясение…

— Нельзя всю жизнь что-то скрывать.

— Отчего же, у меня вот неплохо получается. Жозефина, я честно не могу рассказать. Не проси у меня невозможного.

— Я не смогу хранить секрет, который может хранить даже Гэри? Ты считаешь меня такой слабой? Посмотри, как мне помогло, что ты узнала про мою книгу…

— Но мне вовсе не нужна помощь, я храню эту тайну с самого детства. Меня и воспитывали втайне. Это моя вторая натура…

— Я знаю тебя восемь лет, Ширли. Никто ни разу не приставал ко мне с ножом к горлу, чтобы я что-нибудь про тебя рассказала.

— Это верно.

— Ну и…

— Нет. Не настаивай.

Они долго шли молча. Жозефина взяла Ширли под руку.

— А почему ты мне сказала, что ты очень богата?

— Я тебе такое сказала?

— Да. Я предложила тебе денег в долг, если у тебя проблемы, а ты сказала «брось, я очень богата»…

— Видишь, Жозефина, как опасны могут быть слова, когда люди становятся близки — перестаешь следить за своей речью. С тобой я плохо себя контролирую, и слова выскакивают наружу, как в твоей истории про пазл. Глядишь, ты и сама откроешь истину… в какой-нибудь очередной шикарной раковине!

Обе расхохотались.

— Отныне буду целыми днями разгуливать по туалетным комнатам. Заведу себе такую причуду. Раковина-раковина, скажи мне откровенно, кто эта женщина, которую я безумно люблю и которая тут напускает туману?

Ширли не ответила. Жозефина вспомнила ее замечание про слова, которые вырываются ненароком и предают нас. Накануне ее очень взволновало внимание Филиппа. И, к чему лукавить, ей понравилась эта нежность в его голосе. Она положила трубку, удивляясь нахлынувшим на нее чувствам.