на лице большой шрам, спускающийся со лба на левую щеку через переносицу и множественные осколочные ранения лица и шеи, выраженные вкраплением земли в кожные покровы, стрижка средняя. На голове может быть синяя бейсболка. Всегда с собой спецназовская куртка от ветра и дождя… На ногах — хорошая обувь.

— Ну, наверное, такого несложно и без фотки найти? — в привычной, ироничной форме высказал Мот своё отношение к происходящему.

— Получается: мы ищем труп? — спросил Злодей.

— Поясни? — не понял Медведчук вопроса.

— За полтора часа он мог уехать куда угодно, в любой конец города и позвонить оттуда, можно же? А раз он не объявился, а мы ищем здесь, в небольшом квадрате, значит, полагаю, он погиб сразу после звонка. Выходит, мы ищем труп, правильно?

— Неправильно. Ищем живого, — твёрдо сказал Медведчук, у которого в голове поселись сомнения: Бис действительно мог быть сто раз мёртв к этому времени. Кому он был интересен живым или пленным? Кому здесь, в этом городе, вообще интересны живые люди? — Фома, твой квадрат — первый, — Игорь ткнул карандашом в карту, — Рязань, твой — второй. Мотя — третий. Злой — четвёртый.

— А я? — спросил Гулливер.

— У тебя будет другое задание, надо отработать пару адресов. Вчера Бис планировал посетить приличное заведение общественного питания в городе с широким ассортиментом блюд сложного приготовления, включая заказные и фирменные, возможно, в этом районе…

— Это что за витиеватое определение? — удивился Гулливер. — Он собирался пожрать? Или что?

— Да, — сказал Игорь, — ужин с женщиной. Песков нагуглил пару кафешек в этом районе, возможно, в одной из них была бронь на вчера, на девятнадцать часов, на его имя, надо узнать, опросить, может кто видел, что, и организовать поиск в этом районе.

— Принято, — отозвался Гулливер.

— Хорошо, парни. Чтобы не привлекать внимания, точка сбора будет здесь, — Игорь указал на карте узкий перекрёсток на соседней улице за углом, — всё — таки здесь больница. У меня всё. Есть вопросы? — он стиснул зубы, звонко ударил кулаком в ладонь и добавил. — Если вопросов нет — по местам. Надо найти его, парни, найти живым! — он припомнил утренний звонок московского генерала и жены Егора: «Только не подставь меня, Бис. Не вздумай подвести», — мысленно произнёс он. — И ещё, парни, особое внимание «домам — призракам», частным и многоквартирным недостроям, попутно ведём опрос граждан, может, даст чего. Доклады по телефону каждые полчаса. При контакте — немедленно, гуд?

— Гуд.

— Гуд, командир!

— Отлично. Тогда, за работу!

Командиры поисковых групп медленно разбрелись, будто всё ещё обдумывая и собираясь с мыслями с чего начать.

— А чего командир так за него беспокоится? — спросил Фома.

— Я не знаю, — равнодушно сказал Мот, по заявлению родителей записанный при рождении в акте гражданского состояния как Леонид Мотынин.

— Этот калека командиру жизнь спас, когда они на засаду нарвались, — наконец прояснил ситуацию вокруг калеки Рязань.

— Да ладно! — усомнился Фома.

— Вот тебе и ладно: инвалид на протезах… — хмыкнул Мот.

— Сказки всё это! — упрямо стоял на своём Фомиченков.

Медведчук остался у капота в одиночестве, ещё размышляя над тем, чем будет заниматься сам и правильно ли поставил задачи спустя почти семнадцать часов после пропажи Биса. У него были две относительно возможные версии случившегося, но ни одна из них ему не нравилась. Первая — Егора похитили, что в Донецке случалось довольно регулярно, и он находиться далеко за квадратом организованного им поиска. Но — за семнадцать часов должны были объявиться похитители с требованиями, а их не было. Может, конечно и были, но Медведчуку о них ничего известно не было. И вторая — Егор убит, случайно или преднамеренно, это было не важным; важным было то, что он, Медведчук, соврал жене Биса, обещая, что тот перезвонит, вернувшись с задания, которого в действительности не было. Сам того не подозревая, Игорь подсознательно оказался под впечатлением от надуманного им же самим отношения Егора ко лжи. Он оценил своё враньё, как ложь во благо или частью спасения, и оно не будет иметь значения, если Игорь выполнит обещание.

Он не знал и никогда не видел жену Егора. Не знал как она выглядит. Бис не показывал её фотографий. Этим утром Игорь впервые услышал её голос в трубке телефона и смог мысленно составить её портрет. Он стоял, глядя в бескрайнее синее небо и представлял умную и смелую женщину, проницательную, терпеливую и несломленную, с тяжёлой жизнью и бесконечными переживаниями за мужа, сначала, когда он был на войне, затем, когда вернулся после ранения — совсем другим, таким, каким она его не знала. Он представлял Катю привлекательно скромной, ненавязчиво красивой, возможно, с такими же голубыми, как бездонное небо, глазами. Но главным было не это. Не её глаза или ум, или характер. Главным было её мужество и чувство собственного достоинства. Игорь видел благородство и мужество в том, как симпатичная волевая женщина борется с непростыми жизненным обстоятельствами, бьётся за мужа, за сына, за благополучие своей семью. Такой она вызывала у него уважение. Она не жаловалась. Она просила о помощи. А Игорю всегда представлялось, что подвести человека в таких моменты нельзя. Он не мог её обмануть и потом что — то сказать в оправдание своей беспомощности. Эта женщина такое не примет, не поймёт. Она сама никогда не покажет собственной слабости и чужую вряд ли станет терпеть. Только не это. И Игорь себе такого тоже позволять не хотел, такого не могло даже случиться.

Количество рывков, которые совершил Бис до того как взглянул на крышку гроба было семь. Все семь оказались бесполезными, ведь он не продвинулся вперёд ни на миллиметр, даже не сдвинулся с места. Это обстоятельство заставляло повторить попытку снова.

Во второй раз рывков было сделано восемь. Технически они были исполнены чуть хуже, чем первый семь, но их количество было на один больше, а это — хорошо или плохо — достижение со знаком «плюс». Так с Егором было всегда, почти всю жизнь: в школе, в секции бокса, в военном училище, в спецназе, в реабилитационном центре при клинической госпитале Внутренних войск. Всегда для достижения высшей цели требовалось сделать что — то с гаком — пробежать на километр больше или шагнуть на пару сантиметров дальше, выполнить сверх норматива или осилить дополнительный подход — всё это делало его сильнее, чем он был минутою раньше, секундой назад, лучше, чем вчера. Сделать на один раз больше — означало, сделать со знаком плюс.

«Плюс один… плюс два… плюс три…», — он считал в уме буднично,