Василий залез на палубу и с удовольствием смотрел загрузку трюмов. Кто-то тронул его за плечо.

Темное, опухшее лицо Бутсби улыбалось.

— Вам интересно? Не хотите и вы, как Сана?

Санка Барабанов повел Василия вниз, показал свою каюту. Он уходил в далекое плавание. Отец посылал посмотреть божий свет. Знакомые обещали устроить его на работу. Санка хотел выучиться, узнать машины.

— А ты не привыкнешь? Вернешься ли? — спросил Василий.

Санка хитро засмеялся. Он все мог бы. Но отца подводить не будет.

Отец затевал большое дело, и он решил переезжать во Владивосток.

Васька вернулся на берег и посмотрел сверху на далекий пароход. И жалко и грустно ему было, что уезжает Санка, старый товарищ детства.

— Да, умеючи можно получить любое позволение, — сказал Иван.

Василий подумал, что за такие богатства, какие Иван туда отправляет, конечно, они благодарны ему, приняли как гостя.

Но не богатства и не новые невиданные края заботили Василия. Он хотел не нового края, а нового устройства жизни в том краю, где сам он был новоселом, куда привели его в детстве родители. Не в далеких странах искать счастья! Надо было идти помогать Тимохе. Дома отец с матерью, Катька… «А как мы сойдем с парохода без Сашки?»

… А на сопках в вершинах лежит уже снег. В Уральском еще тепло. «Казакевич» гудит, отходит в Хабаровку. Уезжает все начальство, производившее разгон прииска.

На прощание Барсуков зашел к Ивану Карповичу. Он сказал, что дело Сашки будет представлено генерал-губернатору.

Накануне вечером Василий провожал его.

— Отец мой не читал книг о социализме, но он как-то дошел до всего сам, — говорил Василий. — Нам с детства об этом говорил. Когда мы ему рассказывали, то он не удивлялся, словно знал уже современные взгляды… И глядя на него, мне казалось, что существует как бы совпадение поисков. Поэтому даже простые люди, как мой отец, быстро понимают то, что хотят революционеры.

— Да. Есть закономерность в развитии общества, — отвечал Барсуков.

— Мы и об этом говорили.

— Вы будете переписываться с вашим товарищем?

— Да, мы обещали не терять друг друга из вида. Теперь он в Хабаровке.

* * *

Тимоха и Василий везли на телеге новые жернова, когда их приостановил какой-то человек. По бороде и по виду он принял Силина за кержака.

— Нет, я православный! — ответил Тимоха.

— Своих никак не найду… Мы проездом, — сказал бородач.

— Куда же вы?

— В Америку.

— Что это, куда несет? Кто вам рассказал? Как вы дорогу нашли?

— Пароход повезет! В России жили да перешли в Сибирь, а братья мои со старого места с поляками уехали в Америку. Выслали мне деньги, паспорт. Пишут, что там утеснения нет — нашей вере свободней…

— Расею-то не жалко ли? — спросил Тимоха.

— Да надоело маяться. Все всегда виноваты, чего ни сделай! А там свобода!

— Н-но! — вдруг хлестнул коня кнутом Тимоха, и телега с жерновами тронулась, громыхая на глубоких выбоинах и на засохших комьях грязи. — Н-но! Зараза! Из-за старой веры хочет на чужбину идти! Ты попробуй тут проживи… Тасканый же народ, эти староверы… А начальство все им разрешает… кто-то и об их переселенье хлопочет. Кому в Америку, а кого за одни разговоры — в каторгу.

— А в Америке красивые люди? — спрашивала Ваську дочь экономки, молоденькая, крещеная бурятка в русском сарафане.

— Есть красивые, — отвечал он и невольно залюбовался пристальными ее черными глазами, — а есть черные, как чугун!

Вася думал, что он не завидует Санке. Он хотел бы не в Америку.

«Отец заронил во мне другие желания!» — думал он, возвращаясь с Тимохой на последнем купеческом буксире. Приходилось помогать во всем команде, стоять с шестом, охраняя борты от наносных лесин, приходилось рубить и грузить дрова на остановках.

Васька вспомнил, как Катерина однажды слушала проповеди Корягина и в знак согласия кивала головой, но не вниз, а вверх, словно ее вздергивали удилами или она сильно изумлялась.

А Илья сидел тогда довольный, смотрел пристально, лицо его было степенным, он сложил руки на брюхе, в любимой своей позе, закинув одну ногу под скамью, а другую выставив.

На рождество должны съехаться в церковь хищники, и последние их заработки в мешочках, недомытые их мечты и богатства надо было раздать, чтобы несли кабатчикам, торгашам и контрабандистам, а оттуда все стекалось бы в золотые груды, в подвалы.

После этого надо было отрабатывать Ивану Карпычу.

Потом он вспомнил, как Катя говорила его матери: «Когда я его встретила — удивилась. Я думала, все пьют. Я с самого малолетства среди пьяных, матюкаются и пьют. И Васька меня тот год все отучал и останавливал».

* * *

Весной губернатор просматривал списки крестьян, назначенных принять участие в осенней выставке. Он вызвал Барсукова и любезно обратился к нему:

— Петр Кузьмич, вы включили пермского Кузнецова участвовать с зерном в сельскохозяйственной выставке?

— Да, Андрей Николаевич…

— Но, ведь он… он же… ну… неблагонадежен? — губернатор посмотрел вопросительно.

— Я смею вас уверить, что это честнейший человек, порядочнейшая личность. Его пашня стала как бы символом.

— Да, да… «Егоровы штаны»… — сказал губернатор.

— Да, он первый поселенец, один из образцовых… — Барсуков стал рассказывать все, что знал о Кузнецове.

Губернатор выслушал.

— Петр Кузьмич, мы не смеем выставлять как образец личность, некоторым образом связанную с преступным миром. Он был избранным президентом, то есть атаманом, по сути дела, его близкие побывали в тюрьме.

— Но это же ошибка. Здоровые силы народа. Дайте им право, они вам гору своротят. У них руки связаны!

Губернатору неприятна была подобная фраза: «Руки связаны».

— Пойдем на компромисс. Пусть его младший брат Федор Кондратьевич Кузнецов участвует в выставке со всеми показательными цифрами и произведениями от их хозяйства.

Петру Кузьмичу все это очень не нравилось. И он не хотел спорить с губернатором и дал согласие. «Вообще Корф мог моего согласия и не спрашивать! — полагал он. — Как я буду смотреть в глаза Кузнецовым? Я же знаю его давно…» Он лишь исполнил или пытался исполнить то, о чем мы все мечтаем. Но мы не смеем!.. А он посмел! Предать его — это предать себя! Барсуков кричал на переселенцев в дни их прибытия на плотах. Он делал это по убеждению, и другого выхода не было. Барсукову начинал не нравиться новый генерал-губернатор. Это честные, аккуратные, но сухие люди, на которых поначалу надеешься, потом оказываются формалистами, законниками. А подкупал своей внимательностью, серьезностью.