из которого формируется политическая бюрократия. Комсомол, низовые партийные организации дают для лиц, формально получивших образование, все еще сравнительно широкие возможности выдвинуться на этом пути. Внутренней причиной, побуждающей становиться на этот путь, являются, в конце концов, оппортунизм и недостаточно сильный культурный импульс — недостаточно сильная тяга к знаниям, что проявляется в желании поскорее сдать как-нибудь экзамены для диплома, отнюдь не критически запомнить основные положения истмата и диамата и, вооружившись ими, выйти на дорогу партийного активиста, тем более легкую, что, как мы видели, «пролетарской» или «социалистической культуры», как культурного стимула, за 40 лет так и не создалось.

Сразу отметим, что это меньшинство, поскольку оно попадает в положение ответственных исполнителей диктатуры партии, как правило, отрывается от народа, начинает психологически противопоставлять себя (не как класс, а как правящая группа) всему народу. Иначе это меньшинство и не может действовать, постольку поскольку оно хочет добросовестно выполнять волю партийной диктатуры.

Постепенно, по мере своего продвижения по партийной лестнице, это меньшинство впадает в состояние постоянного страха за свое будущее. Этот страх, как сознание вины за свои деяния перед народом, заставляет эту категорию людей цепляться за начетничество, догматизм, за исторически мертвые или безнадежно устаревшие авторитеты. Никакие постановления ЦК, никакая борьба с проявлением этого страха (в частности, на XX съезде), действительно мешающего представителям правящего слоя активно проявлять свои волю и инициативу, не способны изменить психологического состояния этого меньшинства. Ибо никакие решения ЦК и съездов партии не могут устранить причины, лежащей в основе отношений политической бюрократии и народа — тирании над ним. В этом, отметим попутно, — одно из главнейших противоречий современного ревизионизма в СССР. Выйти из этого противоречия можно, лишь сделав выбор между политической бюрократией и народом. Но, кроме того, начетничество, догматизм, бюрократическое отношение к самой идее коммунизма произрастают не только из косности, пассивности, оппортунизма, но и из раскрытия, рано или поздно, того, что «пролетарская» или «социалистическая» культура, как творческий двигатель, есть фикция.

Отмежеванию правящего меньшинства партии от ее большинства содействует наблюдаемое во всех областях жизни стремление большинства интеллигенции и рабочих остаться в научном или техническом слое советской иерархии, т. е., иначе говоря, насколько возможно отмежеваться от деятельности, связанной с прямым навязыванием народу требований партийной диктатуры. Разумеется, это не всегда удается, но эта тенденция остро ощущается среди интеллигенции (на заводе, в институте и т. д.) и рассматривается окружающей средой, как стремление солидаризироваться с положением народа. Это проявление солидарности у большей части интеллигенции, в частности и партийной, усиливалось по мере того, как «рабочие батальоны», о которых писал Бухарин в 1923 году, широко вливались в состав интеллигенции. Процесс солидаризации рос и растет по мере того, как тяжесть испытаний ложится на плечи народа.

Таким образом, большинство интеллигенции, в том числе и партийной, социологически все больше склоняется в направлении солидаристической реорганизации советского общественного порядка. Как мы увидим ниже, в этом основном течении можно наблюдать ныне две главных тенденции — революционную и реформистскую.

Меньшинство партии, ставшее сознательно на путь служения партийной диктатуре, можно грубо разделить также на две группы по их тенденциям: первая, не видя никакой иной возможности удержания власти, как путем насилия и террора, все больше и больше склоняется в сторону начетничества и догматизма, усиленно цепляясь за тот или иной мифический авторитет. Эта группа в странах социалистического блока в последнее время обычно именуется «сталинцами» или «догматиками». Вторая группа ищет реального выхода из создавшегося положения и, побуждаемая страхом перед народным взрывом, склоняется к ревизионизму. Отсюда и появление в партии «ревизионизма», отражающего широкую гамму настроений. В частности, Джилас являлся представителем этой категории людей. Лично он, однако, эволюционировал от положения одной из ведущих, ключевых фигур однопартийного режима до сторонника демократического социализма, не исключающего пути через всенародную революцию, т. е. до реформизма. Лишь остатки марксистской теории, от которых не успел еще освободиться Джилас, мешают ему выйти за рамки догматического понимания истории, т. е. понимания истории как борьбы антагонистических классов, и приводят его, как в свое время Бухарина, к исканию нового класса в той социальной структуре, где его в действительности нет.

Пример Джиласа, как бывшего представителя политической бюрократии, говорит, конечно, об ее идеологической слабости. Указанные нами тенденции в развитии интеллигенции при коммунистическом режиме показывают расходящиеся социально (по отношению народа) стремления большинства и меньшинства в партии. Уже это одно не позволяет говорить о «новом классе».

Мы не можем в рамках этих очерков останавливаться подробно на современном общественном развитии индустриально развитых стран Западной Европы и Америки, но это развитие давно уже со всей определенностью наметило процессы прямо противоположные тем, которые предсказал Маркс на базе своего анализа капитализма в XIX веке.

Крестьянство вовсе «не пролетаризируется», и крупное землевладение отнюдь не поглощает мелкого и среднего, а само распадается. Вместо дальнейшей поляризации «антагонистических классов» — рабочих и капиталистов — происходит, при непрерывном повышении жизненного уровня, нивелировка рабочих с растущим слоем служащих (государственных и частных). Так во Франции, например, рабочие и служащие все больше и больше сливаются в один общественный слой «находящихся на жаловании» (salarié) людей. В то же время демократическая государственность в интересах всего общества все больше и больше ограничивает и направляет работу капитала (путем прогрессивных налогов и других мер), сводя часть людей той категории, которая относилась раньше к капиталистам, к категории хорошо оплачиваемых, но стоящих фактически в положении тех же «salarié» людей. Форма индивидуальной капиталистической собственности заменяется все больше и больше коллективной, где соучастие рабочих и служащих в распределении прибылей, в управлении производством и даже теперь иногда в основном капитале предприятия, наряду со вмешательством государства в производственные отношения, принимают настолько массовый и регулярный характер, что капиталистическая форма собственности постепенно все более и более переходит в общественную.

Насколько трудно выявить классы в целом ряде государств средневековой Азии, что было признано и Марксом, настолько трудно в современном социальном государстве провести границу между служащими и рабочими.

Трудящееся население постепенно сливается с теми слоями, которые в эпоху Маркса считались беспорно «буржуазными».

Как в большинстве стран свободного мира, так и в странах с коммунистической системой, отделить рабочих от служащих по признаку «производственных отношений» и по характеру государственного законодательства совершенно невозможно.

Если эти процессы слияния классов были еще недостаточно ясно видны в начале двадцатых годов и вызывали лишь опасения у Бухарина, то в середине пятидесятых годов, когда они раскрылись со всей силой, говорить о «новом классе» означает нежелание видеть современную действительность, игнорирование современного социального развития общества. Чрезвычайно характерно, что проявление свободной мысли в Венгрии