было всего 1 миллион 588 тысяч членов, т. е. еще почти вдвое меньше, чем накануне чистки в 1933 году.

В связи со всем этим в резолюции, принятой по докладу Жданова, говорилось, что «впредь необходимо отказаться от массовых чисток партии …»[510].

Характерно, что одним из аргументов за отмену массовых чисток, выдвинутых резолюцией, было, что «метод массовых чисток оказался обращенным своим острием, главным образом, против так называемых пассивных членов партии и приводил к исключению из партии честных и добросовестных ее членов по мотивам их, якобы, пассивности»[511].

Иначе говоря, резолюция призывала набирать «пассивных» членов партии, т. е. связывать формально партийным билетом как можно больше людей, прежде всего, представителей интеллигенции.

Был снят также привычный подход к приему с точки зрения социального положения — рабочие после XVIII съезда перестали быть привилегированными, особо желанными кандидатами в партию. «Изменилась интеллигенция, — говорилось в резолюции, — ставшая в своей массе совершенно новой интеллигенцией, связанной всеми своими корнями с рабочим классом и крестьянством». Далее резолюция гласила, что интеллигенция «является равноправным членом социалистического общества»[512].

Практически это «равенство» интеллигенции означало, что каждому инженеру, достигшему мало-мальски самостоятельной должности, каждому офицеру, прослужившему несколько лет в армии, предлагалось вступить в партию.

Часто намеченным в связи с повышением по службе кандидатам просто объявляли в порядке выполнения присланного сверху плана, что их рекомендуют в партию. Таким кандидатам не оставалось иной возможности, как «радостно» благодарить «за оказанное доверие» или лишиться своего места со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Хорошо зная, что действительно своей интеллигенции, питающейся пролетарской или социалистической культурой, партия создать не может, руководство КПСС пошло по пути связывания по возможности всей, а в первую очередь военной, интеллигенции с партией, позволяя, однако, массе этого набора оставаться «пассивными» членами партии.

Во время войны массовый набор принял небывалые размеры — в партию часто записывали без разбора всех, кто шел в бой. Напуганное событиями 1941 года, партийное руководство допускало и эту практику приема, понимая, что дело идет отнюдь не о коммунистических убеждениях вовлекаемых в партию людей, а лишь о их воле бороться с немцами до конца.

В то время, как из узкого состава партии в 1 миллион 406 тысяч человек, оставшихся после ежовщины, большинство находилось на руководящей работе в ближнем и глубоком тылу, в армии, согласно П. Поспелову, только в 1942 году было принято 1 340 тысяч новых членов[513].

Как пишет З. С. Голиков, к концу войны в рядах армии и флота было свыше 3,5 миллионов членов партии. Подобный же набор шел и в партизанских районах, особенно в 1943–1944 годах. «За годы Великой отечественной войны, — сообщает тот же автор, — подпольные партийные организации Белоруссии, например, приняли в партию более 10 тысяч … партизан и партизанок»[514].

На 1 января 1945 года партия достигла численности (членов и кандидатов) в 5 миллионов 700 тысяч человек. К концу войны эта цифра еще несколько увеличилась, и если после ежовской чистки партия насчитывала, включая кандидатов, 1 миллион 920 тысяч, то военные годы (1939–1945) привели примерно к увеличению втрое. Итак, на одного члена партии старого состава приходилось два, а если учесть потери во время войны, возможно, и три, новых члена (кровавые потери партии на фронте за первые два года до сих пор не опубликованы).

6-миллионная партийная масса, набранная на 2/3 или даже на 3/4 во время войны, была, конечно, подвержена тем же политическим настроениям, которые переживал во время войны и весь народ. Никакой особой «коммунистической когорты» она собой не представляла и не могла представлять в силу условий своего приема. Если учесть членов семей, то численность «коммунистического населения», по выражению В. Никитина[515], послевоенного времени начинает впервые в истории коммунистического властвования составлять значительный процент — 10–12 % всего населения России (беря за основу время XX съезда, когда партия достигла 7 миллионов 215 тысяч).

В этих условиях в партии начали создаваться предпосылки для возникновения новых политических течений — ревизионизма и реформизма.

Сталин хорошо понимал это положение и центр тяжести аппарата властвования после войны все больше и больше переносил на органы МВД-МГБ. Отсюда, конечно, и непрерывный рост влияния Берия в этот период. С другой стороны, в партии произошло выделение той ее части, которую можно назвать политической бюрократией, части, представляющей непосредственный аппарат властвования.

По подсчетам, сделанным А. Авторхановым[516], состав политической бюрократии в партии на 1956 год был примерно следующим:

Членов ЦК и кандидатов ЦК КПСС — 236

15 Центральных комитетов союзных республик — 1200

175 областных и краевых партийных комитетов — 12 250

580 городских и окружных партийных комитетов — 34 800

4886 районных комитетов — 195 440

Итого 243 926

Разумеется, это очень приблизительный подсчет, сюда следует причислить политсостав армии, работников огромного центрального аппарата с его партшколами, Институтом Маркса-Ленина, музеями Ленина и т. д. Наконец, сюда же следует отнести секретарей парткомов больших заводов и учреждений.

Учитывая этот дополнительный состав, равно как и ту часть персонала советского аппарата, которая непосредственно смыкается с партийно-политической бюрократией, особенно в органах МВД и КГБ, округленную цифру в 250 тысяч следует увеличить примерно втрое.

Таким образом мы получим 250 тысяч представителей непосредственного аппарата властвования и около 500 тысяч тесно примыкающих к ним партийцев, являющихся кандидатами в политическую бюрократию.

Эти 750 тысяч руководящих членов партии принадлежали, как правило, к тому контингенту в 1 миллион 406 тысяч, которым располагал Сталин после ежовщины в 1938 году.

Поэтому неудивительно, что если партия в целом после войны помолодела, то ее руководящий состав, наоборот, постарел.

Если на XVIII съезде, в 1939 году, делегатов моложе 35 лет было 49,5 %, 32 % делегатов были в возрасте от 36 до 40 лет, 15,5 % между 40 и 50 годами и лишь 3 % насчитывали более 50 лет, то на XIX съезде делегатов моложе 35 лет было лишь 5,9 %, между 36 и 40 годами — 17 %, большинство — 61,1 % насчитывало от 40 до 50 лет, а 15,3 % было старше 50 лет[517].

Не трудно убедиться, что на XIX съезде подавляющее большинство «руководящих партийных работников» вышло из того узкого, сталинского состава партии, который уцелел во время ежовщины.

Из первого послевоенного постановления ЦК[518], касающегося непосредственно партии, видно, что замыслом Сталина было отлить из этого оставшегося контингента постоянный «руководящий» партийный состав, служащий в качестве непосредственного аппарата властвования.

Обычный путь активиста, поднимающегося по лестнице секретарской иерархии при массовом наборе в партию, внушал опасение. Даже «активу», вступившему в партию во время войны, без тщательной проверки доверять было