говорил Рузский, — уполномочил меня довести его предложения до вашего сведения и осведомиться, найдет ли желание его величества в вас отклик?»

«Очевидно, — отвечал Родзянко, — его величество и вы не отдаете себе отчета в том, что происходит в столице. Настала одна из страшнейших революций, побороть которую будет не так легко… Перерыв занятий законодательных учреждений подлил масла в огонь, и мало-помалу наступила такая анархия, что Государственной думе вообще и мне в частности оставалось только попытаться взять в свои руки движение и стать во главе для того, чтобы предупредить возможность гибели государства. К сожалению, — сознавался председатель Государственной думы, — мне это далеко не удалось, и народные страсти так разгорелись, что сдержать их вряд ли будет возможно. Войска окончательно деморализованы, и дело доходит до убийства офицеров. Ненависть к императрице дошла до крайних пределов. Вынужден был во избежание кровопролития арестовать всех министров и заключить в Петропавловскую крепость. Очень опасаюсь, что такая же участь постигнет и меня, так как агитация направлена на все, что более умеренно. Считаю нужным вас осведомить, что то, что предполагается вами, теперь уже недостаточно и династический вопрос поставлен ребром. Сомневаюсь, чтобы с этим вопросом можно было справиться».

«Но ведь надо найти средство, — отвечал генерал Рузский, — для умиротворения страны и доведения войны до конца, соответствующего нашей великой Родине. Не можете ли вы сказать, в каком виде у вас намечается разрешение династического вопроса».

«С болью в сердце буду отвечать вам, — говорил председатель Государственной думы. — Ненависть к династии дошла до крайних пределов, но весь народ, с кем бы я ни говорил, выходя к толпам и войскам, решил твердо довести войну до победного конца. К Государственной думе примкнул весь Петроградский и Царскосельский гарнизоны; то же самое повторяется во всех городах, нигде нет разногласий; везде войска становятся на сторону Думы и народа. Грозные требования отречения в пользу сына при регентстве Михаила Александровича становятся вполне определенными… Присылка генерала Иванова с Георгиевским батальоном, — закончил свою речь Родзянко, — привела только к междоусобному сражению, так как сдержать войска, не слушающиеся своих офицеров, нет возможности. Кровью обливается сердце при виде того, что происходит. Прекратите присылку войск, так как они действовать против народа не будут; пример — ваш отряд, головной эшелон которого присоединился к восставшему гарнизону города Луги. Остановите ненужные жертвы…»

«Войска в направлении Петрограда, — отвечал генерал Рузский, — высланы по общей директиве Ставки. Теперь этот вопрос ликвидируется, и генералу Иванову послано указание не предпринимать ничего до предполагавшегося свидания его с государем в столице. Необходимо, однако, Михаил Владимирович, найти такой выход, который дал бы стране немедленное умиротворение. Войска на фронте с томительной тревогой и тоской оглядываются на то, что делается в тылу, а начальники лишены возможности сказать им свое авторитетное слово. Государь идет навстречу желаниям народа, и было бы в интересах Родины, ведущей ответственную войну, чтобы почин императора нашел бы отзыв в сердцах тех, кто может остановить пожар».

«Вы, Николай Владимирович, — выстукивал аппарат слова Родзянко, — истерзали вконец мое и так растерзанное сердце. Но повторяю вам: я сам вишу на волоске, и власть ускользает у меня из рук. Анархия достигает таких размеров, что я вынужден был сегодня ночью назначить Временное правительство. Проектируемая вами мера запоздала. Время упущено, и возврата нет. Народные страсти разгорелись в области ненависти и негодования. Хотелось бы верить, что хватит сил удержаться в пределах теперешнего расстройства умов, мыслей и чувств, но боюсь, как бы не было еще хуже… Желаю всего хорошего… Родзянко».

«Михаил Владимирович, еще несколько слов. Имейте в виду, что всякий насильственный переворот не может пройти бесследно, и если анархия перекинется в армию и начальники потеряют авторитет власти, подумайте, что будет тогда с Родиной нашей?..»

«Николай Владимирович, не забудьте, что переворот может быть добровольный и вполне для всех безболезненный, тогда все кончится в несколько дней…»

Этими словами, по-видимому, намекавшими на неизбежность добровольного отречения государя от престола, разговор закончился…

Ими ответственность за грядущие события перекладывалась как бы на плечи Рузского, который в течение всего того времени мучительно искал наилучшего выхода из создавшегося положения для возможности продолжения войны…

ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ФЕВРАЛЯ

И 1 МАРТА В РЕВОЛЮЦИОННОМ ПЕТРОГРАДЕ

Возбуждение в войсках усиливается… Ходят слухи о том, что весь Петроградский гарнизон присоединился к восставшим. Прежняя власть распалась окончательно. Генералы Беляев и Хабалов с жалкими остатками войск пытаются обосноваться в здании Адмиралтейства, но вынуждены оставить таковое под угрозой обстрела здания артиллерийским огнем. Оба они впоследствии арестованы. Разрастаются эксцессы, направленные против офицеров. С них срывают погоны. Люди в серых шинелях громят гостиницу «Астория», которая была отведена для офицеров, прибывших временно с фронта. Причиной этого разгрома выставляют вздорный слух, будто из гостиницы стреляли по улице. Под предлогом обысков и обнаружения полиции какие-то люди, разнообразно одетые, сопровождаемые вооруженными командами, врываются в квартиры, грабят их, шарят по чердакам, лестницам и подвалам. Разыскивают «протопоповские» пулеметы, коими будто бы по распоряжению непопулярного министра внутренних дел была вооружена полиция, якобы стрелявшая по толпе с балконов и чердаков… За полицейскими устраивают целые облавы и охоты, их ловят и толпами под конвоем куда-то уводят… По улицам бешено несутся из стороны в сторону броневики и автомобили, унизанные вооруженными солдатами, частью стоящими на подножках, частью лежащими на крыльях с уставленными вперед, по направлению движения, штыками… В них везут арестованных сановников прежнего режима в Государственную думу. Некоторые из этих сановников являются туда сами искать убежища от грозящих им насилий…

«Железнодорожники! — телеграфирует по всей железнодорожной сети империи председатель Государственной думы 28 февраля. — Старая власть, создавшая разруху всех отраслей государственного управления, оказалась бессильной. Государственная дума взяла в свои руки создание новой власти. Обращаюсь к вам…»

Так спешит оповестить всю Россию Родзянко о событиях, совершившихся в столице. И весть эта подхватывается на местах; ее приветствуют, ибо недовольство накопилось и в провинции. Во главе же движения, судя по сообщениям, стала Государственная дума, которой безгранично верят и за которой готовы идти.

В столице пульс жизни по-прежнему в Таврическом дворце. Народная гуща не только в залах дворца, она заполнила собою двор и прилегающие улицы… Друг за другом к этому дворцу тянутся нестройными рядами солдатские массы — это части новой, революционной армии. Они спешат засвидетельствовать свою верность… Кому? Не все ли равно, только не старому!.. Вот и гвардейский экипаж… С ним его командир — великий князь Кирилл Владимирович.

— Адмирал Романов, — рекомендуется он Родзянко, вышедшему к матросам с приветственным словом.

— Не дадимся в