Диалог мог подойти к концу только с подачи Неизвестного.

– Давай закругляйся! – сказал ему на ухо кто-то из членов правительства.

Неизвестный послушно протянул руку Хрущеву и сказал, что, наверное, на сегодня хватит.

Вся свита двинулась к выходу вниз по лестнице. Хрущев обернулся:

– Как человек вы мне понравились. Но в вас одновременно сидят ангел и дьявол, – сказал он. – Если победит ангел, нам будет по пути. А если дьявол – мы вас уничтожим.

Когда Неизвестный выходил из Манежа, он ожидал, что его арестуют раньше, чем он успеет дойти до улицы Горького. Но его не тронули.

Впоследствии было проведено расследование, которого он потребовал. Министр снял свои обвинения и объявил, что серьезных доказательств вины Неизвестного нет. В ходе расследования скульптору пришлось пройти и психиатрическое освидетельствование.

До этой экспертизы, но уже после встречи в Манеже Хрущев, несколько раз подолгу беседовавший с Неизвестным, спросил его: как же вам удается столько времени выдерживать давление государства?

55. Леон Коссоф

(р. 1926)

Леон Коссоф родился в Лондоне в 1926 году и, как художник, несомненно стоит много выше среднего уровня наших лощеных посредственностей. Он может даже в конце концов достичь чего-то гораздо большего, чем предполагает эта осторожная оценка.

Леон пишет виды Лондона и человеческие фигуры. Цвета на его картинах землистые, а красочный слой – пугающе толстый, местами он поднимается до шести сантиметров над первоначальной плоскостью холста. (Я говорю «пугающе», потому что подобная новация поначалу всегда шокирует зрителя, независимо от того, оправданна она или нет.) Способ создания форм у Коссофа отчасти зависит от цвета и тона, но главный прием состоит в том, что художник внедряется в массу краски и прочерчивает линии-канавки, так что живописный слой больше напоминает рельеф. Текстура его картин кажется цветным застывшим машинным маслом, выдавленным на холст с помощью шприца для смазки. Рисунки его по-своему столь же тяжеловесны и очень темны. Он пользуется художественным языком экспрессионизма, но его манера более аналитична по отношению к пространству, чем, скажем, у Руо или Сутина. Возможно, он пристрастился к подобной аналитике в годы ученичества у Дэвида Бомберга. Коссоф – еще один живописец, чье творчество подтверждает мой тезис о том, что Бомберг оказал самое благотворное влияние на молодых английских художников. Общее настроение полотен Коссофа – глубоко пессимистичное, его можно сравнить с Беккетом: та же ненависть к любому чувственному удовольствию, та же скромность, та же вера в равенство всех перед безнадежностью, что в жестоком своекорыстном обществе легко принять за сочувствие, хотя на самом деле это не так.

Тем не менее меня впечатлили его работы. Забудьте про толщину красочного слоя, про неприятный материал, встаньте там, откуда можно наилучшим образом разглядеть эти картины, и постарайтесь не отвлекаться на средства, использованные художником. Тогда вы увидите, что, хотя его образы и кажутся какими-то голыми и безрадостными, они явно обладают властью над зрителем. Почему? Из-за силы рисунка и композиции. Несмотря на водовороты краски, тут не найдешь небрежностей или искажений в том, как выписаны главные объемы и планы. Задумчивые, скрюченные фигуры вписываются в отведенное им пространство доски так плотно и так точно, как средневековые статуи в свои ниши. Головы персонажей тверды как камень, а сгустки краски выступают над поверхностью, как наросты, образовавшиеся под действием времени и погодных условий. В его работах чувствуется монументальность – и не потому, что они велики по размерам, а именно по указанной выше причине; и это снова подтверждается рисунками. На них такие детали, как перспектива поверхности стола или поворот головы, приобретают первостепенное значение – так бывало у Мазаччо и Мантеньи, художников, которыми Коссоф наверняка восхищается. Или посмотрите на его рисунки зданий, показанных сверху. Тот, кто способен создавать подобное пространство – без сопоставления с каким-нибудь задающим масштаб предметом, без помощи подтверждающей детали, – тот настоящий рисовальщик.

Трудности, стоящие перед Коссофом, имеют, как мне кажется, идеологический (в широком смысле слова) характер. В его работах подчеркивается первичность материи – отсюда монументальность, тяга к массивности, особое использование краски. Однако в то же время художника глубоко волнует и бессилие человека перед лицом материального мира – отсюда его глубокий пессимизм. Он слишком честен перед самим собой, чтобы искать утешения в религии, но не может самостоятельно дать объяснение сокрушительной тяжести страданий. Многих критиков его трагизм смущает, меня – нет. Наоборот, у меня это вызывает симпатию. Однако, для того чтобы превратить чувство трагического в трагическое произведение искусства, нужно верить в возможность счастливой альтернативы. И тогда – парадоксальным образом, – если мировоззрение Коссофа заставит его возвыситься над своим пессимизмом, он может стать действительно значительным трагическим художником.

* * *

Дорогой Леон,

я хорошо помню, как впервые пришел к Вам в мастерскую, точнее, в ту комнату, которую Вы использовали в качестве мастерской. Это было лет сорок назад. Помню руины кругом и повсеместную надежду. Странная была надежда – как кость, зарытая в землю собакой.

Теперь кость откопали, надежда воплотилась и стала нашим впечатляющим достижением. Хотя это слово неточное – как Вам кажется? Бог с ними, с достижениями, да и признанием, оно всегда приходит слишком поздно. Но надежда на спасение воплотилась в жизнь. Вы сумели спасти бо́льшую часть того, что любили.

Словами об этом не расскажешь. Это как пытаться объяснить вкус чеснока или запах мидий. Лучше спрошу Вас о мастерской.

Главное, что интересует художников, когда они нанимают мастерскую, – свет, и потому воображение рисует что-то вроде консерватории, обсерватории или даже маяка. Разумеется, свет важен. Но мне кажется, что мастерская, когда в ней работаешь, больше похожа на желудок. Место для переваривания, трансформации и дефекации. Место, где образы меняют форму. Где все одновременно правильно и непредсказуемо. Где нет явного порядка и откуда приходит благополучие. Полный желудок, к несчастью, является древнейшей мечтой человечества. Разве нет?

Возможно, я пишу это, чтобы спровоцировать Вас, поскольку мне хотелось бы знать, какие образы вызывает у Вас мастерская (где создаются образы); ведь Вы провели там годы в одиночестве. Когда мы входим в мастерскую, мы слепнем, чтобы видеть. Расскажите…

С любовью и уважением, доходящим до благоговения,

Джон

* * *

Дорогой Джон,

спасибо Вам за письмо. Почти сорок лет назад Вы написали очень великодушный отзыв о моей картине «Вес». Это был первый – и в течение многих лет единственный – конструктивный и благожелательный отклик на мою работу, а я так и не поблагодарил Вас. Но я никогда не забывал о нем, и в этот