там, где души молчат или вовсе исчезают? Я кричу почти, кулаками ударяя в стену… и её экстаз силён и скор, настиг её тут же…

Нечего делать здесь… я беру её на руки, не говоря, не отвечаю на вопросы. По тайным переходам недалеко идти, по ним тут всё рядом…

День догорает, ещё недлинный день ранней весны. Сигурд будто обезумел. Откуда он черпает силы, что они так быстро возвращаются к нему…

— Остановись… Остановись, Сигурд! Посмотри на меня, поговори со мной, что ты… Скажи, что с тобой… остановись, — взмолилась Сигню.

Распухший рот. Алые щёки. Волосы спутались завились у лица, над шеей, да вся сбитая коса…

— Не могу… — говорю я. — Ты опять не хочешь меня? Ты совсем перестала меня любить?

— Разве только в этом моя любовь? — она вытягивает руки, чтобы не подпустить меня снова.

Но во мне не просто пламя. Во мне сто тысяч костров и огней…

Она плачет и от наслаждения, я чувствую его каждой порой моего тела, и от страха и непонимания… Может и от боли…

— Ты была с кем-нибудь ещё? С другим?! — я притягиваю её голову к себе. Я хочу видеть её лицо в этом меркнущем свете почти сгоревшего дня.

— Ты что?! — почти беззвучно и в ужасе отвечает она и я чувствую, как хочет она отстранить своё тело от моего, вновь готового сгорать в ней… — Ты что?! Что ты делаешь?!.. Сигурд! Убьёшь ребёнка, я возненавижу тебя навсегда!

Да, её голос почти не звучит, она осипла, но я слышу все слова и все её чувства… Прости меня, Сигню…

— Прости меня! — он сползает на пол, прижимаясь губами к моим ногам, к ступням, он ищет мои руки, чтобы прижать их к своему лицу. И я чувствую слёзы ладонями. Что там сделали с тобой? Что они с тобой сделали, мой милый? Мой любимый, мой Сигурд…

— Прости, меня, Сигню! Вырви мне сердце, но не переставай любить меня. Не оставляй меня… — задыхаясь шепчет он. — Я… моё сердце не бьётся без тебя. Если ты меня не любишь больше, если любишь другого, убей сейчас… Только не лги, не оставляй меня…

Я обнимаю его. В моей душе ещё никогда не было столько нежности. Я никогда не видела его таким. Таким распахнутым, хотя он никогда и не был закрыт для меня, мы с первого дня жили, чувствуя друг друга, сердце к сердцу. Но сейчас он вернулся с разорванной, раскуроченной, совсем изуродованной, больной душой. Что над тобой делали, мой Сигурд? Что ты столько боли привёз с собой, что ты не можешь излить её. Избавиться от неё. И только сейчас в горячих этих потоках, льющихся из твоих глаз, она начинает вымываться из твоего бедного сердца…

Как больно, как же больно… Будто отморозившаяся возле моей матери моя душа начинает отогреваться и её жжёт и сводит болью, такой яростной, такой страшной болью… За что ты так со мной мама? Ведь ты любишь меня, почему столько боли причиняешь мне? Мама, за что?…

— Это моя мать отравила тебя, Сигню. Поэтому ты не могла… А болезнь тем летом спасла тебя от её яда… — говорю я, прижимая её ладонь к моим глазам.

— Нет… Это ты спас меня… — говорит она, больше сердцем, чем голосом. — Ты — всё для меня.

Она притягивает меня за руку к себе, обнимает мягко, не отстраняет больше, не страшится.

Я ложусь рядом с ней, обвивая её руками, прижимая свой живот к её спине, лицо к её затылку, мои ладони на её тёплом животе.

— Что это… — он почувствовал ребёнка ладонью, своей тёплой ладонью, накрывающей почти весь мой живот, — это?..

— Это твой сын, Сигурд, — говорит она, прижимая мою ладонь своими теплыми руками к своему животу, к тому плотному, круглому, чего я не мог ещё ощущать, когда уезжал…

— Когда он родится? — спрашиваю я, держа в руках моего будущего ребёнка, ещё не рождённого сына…

— Через месяц после Осеннего Равноденствия, — она пожимает легонько мои руки. — Спи, Сигурд, спи, мой любимый, выздоравливай…

Он не прогнал её! Ничего, на что я так рассчитывал не произошло. Больше того, у них вскорости родится наследник!

Свея никогда ещё не была так сильна. Как затянулись мои неудачи…

Верил я сам в то, что пыталась доказать Рангхильда? Я не вдавался, мне безразлично, хотя, я чувствую, что этого не могло быть, как-то не похоже это на мою невестку. Она не из таких. Правда из каких мне непонятно. Потому всё сильнее хочется узнать и понять.

Поэтому всё сильнее хочется свалить Сигурда. Он был великолепен, когда согнал Рангхильду с трона. Настоящий конунг, Сигурд Виннарен. Свалить такого соперника — это настоящая победа.

Я почти не сплю уже несколько месяцев. Мой ум стал изобретателен и гибок, как никогда не был раньше. Я не знаю всех премудростей ратного искусства, стратегии и тактики, я не знаю этих мудрёных слов, я не делаю записей и не рисую схем. Но в своей голове, я рассчитываю и предполагаю.

Если ты умён, то и я оказался не глупее. Если ты куёшь мечи в своих кузнях, это делаю и я, только не своими руками, а руками тех, кого я хочу привести в твою красивую, тобой задуманную, тобой построенную прекрасную страну. От осознания того, что я разрушу её, всё, что ты так долго вынашивал в своей учёной голове, в то время пока я носился дикарём по лесам, предаваясь охоте и завоеваниями Гёттланда, что ты строишь вместе со всеми своими единомышленниками, которой стала и вся Свея, до последнего бондера, от мысли, что я разметаю и растопчу всё это великолепие я испытываю возбуждение сравнимое только с мыслью о том, что я сделаю с Сигню…

Я размышлял до самой осени, как же мне прийти к моей цели. Как мне победить непобедимых. Как сломить несгибаемых?

Как разрушить то, что мощнее всего, что я видел — налаженная, быстро и радостно растущая и строящаяся страна, где люди все как один, как их конунг, все заодно, где слышат и понимают его в каждом доме, в каждом сердце отклик на любой его призыв. Поэтому форты уже превратились в маленькие города, каждый со школой, лекарней, Библиотекой, и каждый под охраной гарнизона.

У меня чешутся руки, так я хочу, так жажду разрушить это ваше сладостное благоденствие. Это ваше светлое счастье. Устремились в какую-то заоблачную благодать, радость для всех, и для каждого. Так не бывает, не может быть и не будет.