Плывя по Египту, Марш все больше приходил в восторг от тамошней флоры и фауны. «До чего я завидую твоему знанию множества языков, на которых говорит природа!» – писал он теперь другу{1855}. Не имея научной подготовки, Марш все же принялся измерять и записывать. Он гордо говорил, что «учится у природы», собирая растения для друзей-ботаников, насекомых для энтомолога из Пенсильвании, сотни экспонатов для нового Смитсоновского института в Вашингтоне{1856}. «Сезон скорпионов еще не настал», – сообщал он куратору Института и своему другу Спенсеру Фуллертону Бэрду{1857}; зато он уже заспиртовал улиток, рыбок двух десятков видов. Бэрд запрашивал черепа верблюдов, шакалов и гиен, рыб, рептилий и насекомых, а также «все остальное»{1858}; позднее он также отправил Маршу 15 галлонов спирта, когда у того вышел весь запас для фиксации видов.

Марш делал подробнейшие записи, отмечал все маршруты, держа бумаги на коленях и ловя листы, когда порывы ветра норовили разбросать их среди песков. «Ничего не доверять памяти», – так предостерегал себя человек, прославившийся своей способностью запоминать все прочитанное{1859}.

Восемь месяцев продлилось путешествие Марша и Каролины по Египту, а потом на верблюдах через Синайскую пустыню в Иерусалим и дальше в Бейрут. В Петре они видели вырубленные в розовых скалах великолепные сооружения; правда, Маршу приходилось в ужасе закрывать глаза, когда он видел, как верблюд, везший Каролину, бредет по узким расщелинам и над опасными кручами. Между Хевроном и Иерусалимом он записал, что древние террасы холмов, многие тысячелетия служившие для возделывания культур, теперь выглядят «по большей части бесплодными и заброшенными»{1860}. К концу экспедиции Марш убедился, что «кропотливый труд сотен поколений» превратил этот уголок земли в «бесплодную и истощенную планету»{1861}. То был поворотный момент его жизни.

Ко времени завершения службы в Константинополе в конце 1853 г. Марш успел попутешествовать по Турции, Египту, Малой Азии, части Ближнего Востока, Греции, Италии, Австрии. Вернувшись домой, в Вермонт, он увидел знакомые пейзажи через призму своих наблюдений в Старом Свете и осознал, что Америка движется в сторону такого же уничтожения природной среды. Теперь он применял к Новому Свету уроки Старого. Со времени появления в Вермонте первых поселенцев ландшафт штата изменился так радикально, что осталась, по словам Марша, только «природа в том убогом и искалеченном состоянии, к какому низвел ее человеческий прогресс»{1862}.

Окружающая среда в Америке тоже оказалась в беде. Промышленные отходы загрязняли реки, из-за вырубок в топливных и промышленных целях и для прокладки железных дорог сводились леса. «Человек повсюду вредит природе», – говорил Марш, побывавший фабрикантом и овцеводом и знавший, что сам внес лепту в суммарный вред{1863}. Вермонт уже лишился трех четвертей деревьев; теперь из-за неуклонного продвижения поселенцев вглубь континента угроза нависла над Средним Западом. Страшно было смотреть на воду озера Мичиган, покрытую бревнами и плотами из «всех лесов Штатов»{1864}.

Тем временем эффективность американской сельскохозяйственной техники впервые превзошла европейскую. Посетители Всемирной выставки в Париже в 1855 г. удивленно наблюдали за американской жаткой, способной убрать урожай овса с одного акра поля за 21 минуту – втрое быстрее, чем европейские конкуренты. Американские фермеры первыми стали применять паровые агрегаты. Благодаря переходу американского сельского хозяйства на промышленные методы подешевело зерно. При этом усиленно росло промышленное производство, и уже в 1860 г. США превратились в четвертую промышленную державу мира{1865}. В тот же год, весной 1860 г., Марш вооружился своими записями и засел за «Человека и природу» (Man and Nature) – книгу, в которой он полностью развил ранние предостережения Гумбольдта об угрозе исчезновения лесов{1866}. В «Человеке и природе» рассказывалось об уничтожении и алчности, истреблении и эксплуатации, истощении почв и селевых потоках.

Большей части людей казалось, что человечество управляет природой. Ничто не свидетельствовало об этом нагляднее, чем вознесшийся над грязью Чикаго. Построенный на уровне озера Мичиган, Чикаго был городом с подтопленными грунтами и стесненным эпидемиями. Дерзкое решение планировщиков состояло в том, чтобы приподнять целые кварталы и многоэтажные здания на несколько футов и проложить под ними дренажную сеть. Пока Марш писал «Человека и природу», чикагские инженеры бросали вызов силе тяготения, приподнимая при помощи сотен гидравлических домкратов дома, магазины и гостиницы вместе с находившимися внутри людьми{1867}.

Людским возможностям и жадности не было видно предела. Озера, пруды, реки, некогда кишевшие рыбой, становились безжизненными{1868}. Марш первым объяснил, почему это происходит. Отчасти виноват был чрезмерный вылов, но свою роль играло и промышленное загрязнение. Химикаты отравляют рыбу, предупреждал Марш, плотины препятствуют ее миграции вверх по течению, стружка забивает жабры. Приверженный деталям, он сопровождал свои доводы фактами. Он не просто утверждал, что рыба исчезает, а железные дороги пожирают леса, но и использовал подробную статистику экспорта рыбы во всем мире и точные вычисления потребности в древесине на каждую милю железнодорожного пути{1869}.