Картина произвела такую сенсацию, что квартал обвила длинная очередь терпеливых ценителей живописи, готовых часами ждать, чтобы, заплатив 25 центов, оказаться перед холстом размером десять на пять футов, демонстрировавшим Анды во всей их красе. Речные потоки в центре картины были так реалистичны, что люди чувствовали на себе водяные брызги. Деревья, листва, цветы были изображены настолько точно, что ботаники могли безошибочно назвать их видовую принадлежность; на заднем плане высились горы в снежных шапках. Чёрч превзошел всех остальных художников, отвечавших на призыв Гумбольдта соединить искусство и науку. Он так восхищался Гумбольдтом, что пешком и на мулах повторил путь своего героя по Южной Америке.

В «Сердце Анд» сочетаются красота и подробнейшие геологические, ботанические и прочие научные детали. То была гумбольдтовская концепция взаимосвязанности, воплощенная на живописном полотне. Картина переносила зрителя в девственную Южную Америку. Недаром в New York Times назвали Чёрча «художественным Гумбольдтом Нового Света»{1800}. 9 мая, еще не зная о кончине Гумбольдта тремя днями раньше, Чёрч написал другу, что планирует отправить картину в Берлин, показать старику «вид, бывший отрадой его очей шестьдесят лет назад»{1801}.

Следующим утром в Германии десятки тысяч скорбящих последовали за государственной похоронной процессией, от его квартиры по Унтер-ден-Линден к берлинскому кафедральному собору. Черные флаги трепетали на ветру, и вдоль улиц выстроились люди. Королевские лошади тянули катафалк с простым дубовым гробом, украшенным двумя венками и сопровождаемым студентами, несущими пальмовые листья. Это были самые величественные похороны частного лица, которые многие берлинцы когда-либо видели. Пришли университетские профессора и члены Академии наук, как и военные, дипломаты и политики. Там были ремесленники, торговцы, лавочники, художники, поэты, актеры и писатели. За медленно катившимся катафалком следовали родственники Гумбольдта и члены их семей, его слуга Иоганн Зейферт. Поток скорбящих растянулся на милю. Церковные колокола звучали на улицах, и монаршее семейство ожидало последнего прощания в кафедральном соборе Берлина. Той ночью гроб был доставлен в Тегель, где Гумбольдт был похоронен на семейном кладбище{1802}.

Когда пароход, везущий весть о смерти Гумбольдта, достиг Соединенных Штатов в середине мая, мыслители, художники и ученые одинаково опечалились{1803}. Это было как если бы он «лишился друга», признался тогда Фредерик Эдвин Чёрч{1804}. Один из подопечных Гумбольдта, ученый Луи Агассис, выступил с прощальной речью в Академии искусства и наук в Бостоне, в которой заявил, что каждый ученик школ Америки питался «от трудов Гумбольдтова ума»{1805}. 19 мая 1859 г. газеты всей Америки сообщили о кончине человека, которого многие называли «наиболее замечательным» из когда-либо рожденных{1806}. Им повезло жить во время, которое они теперь называли «веком Гумбольдта»{1807}.

В последующие несколько десятилетий о Гумбольдте не забывали. 14 сентября 1869 г. десятки тысяч людей торжественно отмечали его столетие со дня рождения по всему земному шару: в Нью-Йорке и Берлине, Мехико и Аделаиде и других несчетных городах. Через двадцать с лишним лет после смерти Гумбольдта Дарвин по-прежнему называл его «величайшим из когда-либо живших ученых-путешественников»{1808}. Дарвин никогда не переставал использовать книги Гумбольдта. В 1881 г., в возрасте 72 лет, он снова взял третий том «Личного повествования…». Дочитав книгу, Дарвин написал на задней странице обложки: «Закончил 3 апреля 1882 г.»{1809}. Через 16 дней, 19 апреля, он умер.

Трудами Гумбольдта восхищался не один Дарвин. Гумбольдт посеял семена, из которых выросли новые науки{1810}. Гумбольдтовская концепция природы также распространилась по множеству дисциплин – в искусства и литературу{1811}. Отзвуки его идей слышны в стихах Уолта Уитмена и в романах Жюля Верна. В 1934 г. Олдос Хаксли ссылался на его «Политический очерк о королевстве Новая Испания» в своей книге о путешествиях «За Мексиканским заливом», в середине ХХ в. его имя звучало в стихах Эзры Паунда и Эриха Фрида. Через сто тридцать лет после смерти Гумбольдта колумбийский писатель Габриэль Гарсиа Маркес воскресил его в романе «Генерал в своем лабиринте» – вымышленном описании последних дней жизни Симона Боливара.

Для очень многих Гумбольдт был, как выразился король Пруссии Фридрих Вильгельм IV, попросту «величайшим человеком со времен Потопа»{1812}.

Когда в Соединенные Штаты пришла весть о кончине Гумбольдта, Джордж Перкинс Марш ехал из Нью-Йорка домой в Берлингтон, штат Вермонт{1813}. Через две недели, 2 июня 1859 г., 58-летний Марш не присутствовал на траурном заседании, посвященном памяти Гумбольдта, в Американском географическом и статистическом обществе (American Geographical and Statistical Society) на Манхэттене, членом которого являлся{1814}. Он так зарылся в свою работу в Берлингтоне, что, как сам писал другу, превратился в «тоскливейшего сыча в христианском мире»{1815}. При этом он оказался без средств и был вынужден работать сразу над несколькими проектами{1816}. Он подготовил серию лекций по английскому языку, которую несколько месяцев читал в Колумбийском колледже в Нью-Йорке, составлял доклад о железнодорожных компаниях в Вермонте, сочинял пару стихотворений для включения в антологию, писал статьи в газету{1817}.