Время терялось в изгибах пружинок, заключенных в колбы мерцающих лампочек. Они меркли и выключались, когда в окна полился яркий утренний свет. Снаружи буйствовала, как в насмешку, ласковая весна. Миновали грозы, холод уступил место теплу, развернулись листья. Березы сбросили сережки, и плодовые деревья отдали ветру свой цвет. Торжество природы не задумывалось о бедах людей, не чувствовало их страхов, не замечало боли. А раздробленная душа просила дождя, грома и молний, лишь бы заглушить в себе внутренний вой. Но комнатенка давила тишиной.

Давно объявили пробуждение города, охотникам полагалось отоспать свои тревожные пять часов. Но какой уж сон! Внутри все смерзалось и переворачивалось, отзываясь резью вдоль живота до тошноты. Такой тревоги не случалось испытывать даже при встрече с Легендарным Сомном, но тогда-то испугался за себя, не хотел умирать, как все нормальные создания, сотворенные для жизни, а не жертвоприношений. Теперь же парализовало бессилие, кололо под языком стеклом неверных фраз. Батлер сходил с ума в самообвинении, а Джоэл сокрушал себя за это ненужное самоуничижение друга. Все Змей! Только Змей, древний асур, на которого не нашел управы и израненный Страж. Бросил их умирать и сам загибался у святителя Гарфа, как Энн где-то там, в руках чужих людей со скальпелями.

Время не двигалось, оно набухало, как огромный нарыв, раздувалось в пределах скользкой трещащей оболочки. Хотя нет, трещали все те же лампочки, вернее, единственная лампочка, освещавшая коридорчик без окон, который отделял госпиталь от комнаты ожидания. И ничего не оставалось, кроме этого треска. Они ждали, Батлер обхватил себя за плечи и медленно раскачивался из стороны в сторону, точно ребенок, убаюкивая себя. Ли нервно вздыхал, поминутно стирая несуществующий холодный пот со лба.

— Она не могла… Не могла после всего, что творила… — повторял он едва слышно. И Джоэл впервые осознал, насколько сильно их младший товарищ уважал матерую охотницу Энн. Он просто не верил, что она способна допустить ошибку, несмотря на все его насмехательства. Все его подколки были проделками шкодливого ученика, коим он и был в те времена, когда Энн уже вовсю рубила сомнов. Но в Вермело все менялось. Ткало иллюзию сонной неподвижности, а на самом деле фатально менялось, стремительно, в одночасье. Так добрая хозяйка, еще утром полировавшая столовое серебро, ночью обращалась в чудовище; так забитые ткачи и шахтеры внезапно выходили на стачки, а карикатурные контрабандисты оказывались беглыми химиками из Квартала Университетов.

Джоэл терял понимание вещей, все его знания, весь опыт следователя представали бесполезными. И лишь навязчивой мыслью билось предположение: у сомнов появился мозг, как у улья или муравейника, повязанного единой волей королевы. Он живо представил Вермело, опутанный клейкими сотами, окруженный неистовым жужжащим роем — чудовищами из кошмаров и Разрушающими, этой великой армией Змея. Последний день человечества, апогей черной воронки, нависшей над ними.

Джоэл напряг неправильное восприятие, вслушиваясь в треск лампочки и настраивая свой утомленный мозг на такую же антимузыкальную волну. Он искусственно вводил себя в подобие транса, интуитивно желая посмотреть, не протянулось ли черное щупальце к Энн. И вот — на миг, всего на миг — увидел коридоры цитадели как сплетение разноцветных линий, а среди них черные вкрапления. Похожее коснулось сержанта Райта в ночь первого бунта. Но теперь ни один из отростков не прополз в операционную. Джоэл был в этом уверен и потому успокоился, насколько возможно на грани срыва.

А через пять минут к ним вышел молодой врач в белом халате, один из ассистентов хирурга. Выглядел он утомленно, но спокойно, как человек, выполнивший свой священный долг.

— Она спит. Приходите завтра. В чистой одежде. Часы приема с трех до пяти, — четко отрапортовал он.

— Она будет жить? — воскликнул Батлер, вскочив, но пошатнулся. Его пришлось подхватывать с двух сторон подмышки и усаживать на место.

— Она потеряла много крови. Руку спасти не удалось. Рана серьезная, состояние оценивается как тяжелое. Но прогноз положительный.

— Хвала небесным силам!

— Вот, выпейте, это успокоительное для вас, охотник Батлер. Вы сегодня остаетесь спать в цитадели. Согласно общим инструкциям, — продолжил он, протягивая таблетку, завернутую в мятую кальку.

— Но ему требуется отдых… Настоящий отдых! — возразил Джоэл, помня, как для него пошли на уступки. Врач оказался непреклонен:

— Вы знаете правила, господа. Предлагаю вам больше не сидеть здесь.

— Да-да… Рапорт, я должен написать рапорт, — забормотал Батлер, разжевывая таблетку. Ее белый фрагмент выступал над верхней губой, прилипнув к спекшейся сухой коже, и напоминал клык вампира, мифического существа из книжек. Сам же Батлер тоже выглядел не лучше ожившего мертвеца.

Джоэл тихо радовался, что друг не кидается писать очередное прошение об увольнении из рядов охотников. Но любые ростки спокойствия растаптывало сознание: Энн больше никогда не станет прежней. И чем больше проходило времени с рокового известия, тем тяжелее делалось на сердце, будто это у него что-то отрезали, откромсали важную часть их единой команды, которая однажды победила предшественника Легендарного Сомна. Неужели теперь их оставалось только трое?

Уман отгородился от них дверью кабинета Верховного, а Энн… Энн… Ее имя повторялось в мозгу, то обессмысливаясь, то вспыхивая каленым железом. К ней не пускали. Спала ли она все еще? Или очнулась и мучилась от осознания, что теперь ей не сражаться наравне с другими? «Руку не удалось спасти» — так звучал сухой отчет, Батлер же ближе к вечеру рассказал, что правую руку вместе с мечом отгрыз выпрыгнувший из озера сомн, но Энн нашла в себе силы уничтожить его левой, выхватила запасной кинжал. Джоэл не хотел представлять, достало бы ему мужества и сноровки остаться верным долгу в такой ситуации. Он всегда восхищался Энн, теперь почти безгранично. И так же почти безгранично его окутывала скорбь, непостижимо смешанная с тихой радостью.

Вместе с Батлером без обязательного на то приказа, но с одобрения начальства, они с Ли разделили тревожный сон в карцерах. Ледяная дрожь, притаившаяся под желудком и в горле, не покидала даже в коротком забытьи.

Все мерещился гигантский рой с королевой в центре. И Джоэл удивился, не найдя в Ловце Снов жалящее воплощение своих кошмаров. Только в первые минуты после пробуждения, как обычно, слегка дезориентированный темнотой и болью в спине, он не мог вспомнить, что случилось, почему ему так тяжело и грустно. Но когда полностью очнулся, осмысление придавило каменной плитой до соленой горечи во рту. Вкус обиды и гнева на несправедливость судьбы. Такое же ощущение преследовало его, когда кто-то из товарищей погибал. Пришлось решительно напомнить себе: Энн жива и, возможно, еще встанет в ряды охотников, научится владеть левой рукой лучше, чем правой. Просто через какое-то время.

Все они рвались к ней, к ней одной, когда вышли из карцеров, бледные и измотанные. Они не говорили друг с другом, только напряженно, торопливо собирались на дежурство.

Ночь прошла тускло и незаметно, Джоэл удивился, когда закат Желтого Глаза сменился рассветом. Даже если Змей и щурил свой Красный Глаз, его не замечали. Они с Ли бродили по Кварталу Ткачей и уже не реагировали на ряд новых надписей. Хотелось только крепко врезать вандалу, который портит стены ложным призывами. Ради них, ради всех них Энн в прошлую ночь вышла на дежурство и едва не погибла, оставшись искалеченной на всю жизнь. И кто это оценил? Кто об этом написал в газетах? Цитадель замалчивала большую часть информации, боясь, что героизм охотников в народном сознании перевернется до отвращения и осуждения: ведь они убивали людей. Да если бы! Бывших людей, чей разум поглотил неведомый улей. Но доказательства утекали песком забытых снов, в реальности которых Джоэл убеждался с каждым новым страшным совпадением.