барак. Там было пусто и тихо. Мой милый дом, где я рос, где каждый угол был мной любим, стоял мертвый. И я решил, что пора плюнуть на закон. Нужно вскрыть кабинет, забрать Флейту и освободить отца.

Прямо с порога я устремился в кабинет. И что же? Я застал его уже вскрытым. И сквозь приоткрытую дверь видел, как человек в черном адвокатском кафтане и широкополой шляпе роется в ящиках отцовского стола. Саверио… Он опередил меня и пришел за Наследием. Один Бог знает, что я испытал в ту секунду, но я не задумался. Мне было не до этого. Я вынул пистоль Доменико, прицелился и выстрелил.

Я попал точно за правое ухо. Господи, как брызнула кровь пополам с крошевом черепа… Он рухнул на пол, а я стоял с пистолем в руках и все еще не понимал, как это произошло. Но ничего изменить уже было нельзя. Нужно было действовать. Я обыскал весь кабинет, но не нашел и следа Флейты. Нужно было обыскать тело. Я лишь перевернул его на спину и почувствовал, будто меня ударили коленом в живот. Это был не Саверио. От лица ничего не осталось, но я знал каждую линию его рук, плеч, шеи. Я ошибся, убив случайного судейского, видимо, явившегося для описи.

Дальше все происходило быстро. К тому времени, как подоспели власти, я уже написал предсмертную записку. У меня не было иного выхода. Я сам опознал тело, подтвердив, что это мой брат. Попутно догадался упомянуть, что кабинет ограбили, — на случай, если судейского будут искать. Я что-то подписывал, что-то бормотал, а сам думал лишь о том, что Флейта исчезла и лишь он, лишь Саверио мог ее забрать.

Я плохо помню те дни. Я был словно в бреду. Голова горела, плохо слушались руки. Я уже не знал, наяву ли весь этот кошмар, порожденный мной. Я хотел проснуться, хотел напиться, а больше всего хотел умереть сам.

Казнили отца. После похорон я рванулся в Парму, куда увезли от хвори Фриду. Ее тетка, вся опухшая от слез, сказала, что Фрида тоже умерла. Однако я нигде не нашел ее могилы. Тетка отговорилась страшным потрясением и слегла с горячкой. Но я уже знал: мне лгут. Саверио снова меня обошел. Он успел забрать сестру и сбежать вместе с ней. Он никогда не был дураком. Он первым понял, что вереница бед случилась неспроста.

И я бросился в погоню. Как одержимый, метался я по Италии. Я знал, что они будут вместе. И знал, что брат наверняка плюнет на ненавистную юриспруденцию и все же станет священником. Особенно после всего, что произошло…

Я обыскал госпитали, странноприимные дома, монастыри. Я искал и искал, уже не зная, нужна мне Флейта или остатки моей несчастной, мною же загубленной семьи. Потом я помчался за границу. Я ездил по фронтам, то там то сям служил военным врачом. Я знакомился с армейскими капелланами в надежде, что кто-то подскажет мне след. Я подолгу задерживался в университетах, роясь в пыли библиотек и ища какие-то упоминания о Гамальяно и их Наследии, что-то, что могло дать мне новую пищу для идей.

В этих мытарствах прошли целые годы. Я измучился. Я душевно высох, будто степной колодец. Но я не мог остановиться. Я боялся, что стоит мне на миг застыть, опустить руки, как я сойду с ума. Я уже совсем отчаялся. Но всего темнее перед рассветом, Пеппо. Пришел день, и я решил вернуться в Италию. Просто вернуться. Чужбина измотала меня.

По приезде я отправился во Флоренцию. Я не ждал новостей, меня просто потянуло назад, туда, где я когда-то был так счастлив. Дом был продан какому-то иностранцу, а на семейном кладбище меня ждал удар: рядом с мнимой могилой Саверио в склепе Гамальяно появилось надгробие Фриды. Даже моя очерствевшая душа дрогнула в тот миг, Пеппо. Моей сестре было всего восемнадцать.

Флоренцию я покидал с тяжелым сердцем и совершенно опустошенный. Только тогда я понял, как изнурили меня нескончаемые поиски. Я не знал, что делать дальше, и просто скитался по крупным городам, заводил знакомства с коллегами и все глубже погружался в меланхолию.

А затем произошло то, что подтвердило, какой волшебной силой обладает случай. Некий влиятельный венецианский врач — к слову, редкостный болтун, — с которым я за обедом обсуждал кое-какие секреты нашего ремесла, упомянул, что недавно был зван к герцогине Фонци, знаменитой аристократке. Ее сиятельство недавно разбил паралич, и пока никто не сумел помочь ее недугу.

Любого настоящего энтузиаста медицины влекут сложные случаи, к тому же деньги нужны всем. Я уже был вхож в научные круги Венеции и довольно уважаем, особенно после обширной практики в европейских университетах, а посему добиться аудиенции у ее сиятельства оказалось несложно.

Герцогиня сразу понравилась мне — напрочь лишенная женской истеричности, она оказалась интереснейшей особой, даже в болезни не утратившей искрометного остроумия. Мы быстро поладили, и я удостоился чести стать личным врачом ее сиятельства. Недуг герцогини и его кажущаяся неизлечимость задели во мне какую-то азартную жилку, и я с жаром ринулся копаться в первопричинах несчастья. И вот тут перст судьбы звонко щелкнул меня прямо по макушке.

Расспрашивая пациентку, я узнал, что паралич постиг ее через день после посещения маскарадного празднества перед Великим постом. На площади Сан-Марко, оказывается, давал концерт великолепный оркестр, и герцогиня была в числе почетных гостей. Музыканты, обряженные в карнавальные костюмы, устроили настоящую феерию. И в разгар общего веселья к герцогине подошел флейтист, опустился перед ней на колено и с чувством произнес: «Сегодня вы — цветок благоуханный, а завтра вам во мраморе блистать». Поднес к губам флейту и сыграл виртуозное соло…

Бениньо умолк. И, помолчав, продолжил с подлинно мечтательным выражением:

— Красиво, правда? Герцогиня была очень тронута и даже пожаловала флейтисту дукат. А назавтра ее сиятельство сразил удар, и цветок обратился мрамором. Мурашки по коже, право. Кстати, сама герцогиня усматривала в этом лишь жутковатое совпадение. Однако я сразу почуял неладное и расспросил госпожу о наружности музыканта. В маскарадном облачении лица было не разглядеть, зато герцогиня прекрасно запомнила его огромные черные глаза в обрамлении белого шелка глазниц маски. На миг ей отчего-то почудилось, что они наполнились слезами, когда флейтист начал играть… Вообрази, Пеппо, что я испытал. Господи, как хорошо я помню эти огненные глаза. Эх, Саверио… Мне трудно представить себе ад, в котором он жил после этого.

Итак, я напал на след брата. Но помогло мне это