мать лежат по обе стороны от сына, привыкая к виду малыша, отделенного наконец от материнского тела. Младенец внезапно вытягивает руки, как будто ему снится, что он падает. А потом указательные пальчики остаются вытянутыми, благословляя родителей. Они счастливо улыбаются друг другу.

Безудержная влюбленность в Малыша Нинана заново открывает его родителям их взаимную любовь. Филипоса будоражит и возбуждает тот особенный взгляд, которым Элси награждает отца своего ребенка всякий раз, когда он входит к ней. Их руки постоянно ищут друг друга, а если никого рядом нет, Филипос бесконечно целует жену. Когда-то прикосновение губ сводило обоих с ума, но теперь оно сообщает о новой близости и о терпении, позволяющем отложить иные радости.

Вспоминая о своей детской реакции на желание Элси навестить поместье отца, Филипос сжимается от стыда.

— Это был не я, — ни с того ни с сего признается он однажды, когда Нинан на руках у бабушки, а они с женой остались наедине. И хлопает себя по голове. — Это был кто-то другой, Элси. Глупый напуганный ребенок, который овладел моим телом и чувствами. У меня есть единственное объяснение случившемуся.

Она снисходительно смотрит на него.

И каждый раз, выглядывая в окно спальни, Филипос вспоминает о своем невыполненном обещании. Фотограф пришел и ушел, и колонку Обыкновенного Человека теперь украшает зернистая фотография Филипоса перед деревом; у Самуэля не было ни малейших возражений насчет того, чтобы срубить дерево. Но плаву по-прежнему стоит на месте. К счастью, Элси, кажется, позабыла о своей просьбе.

Комочек голубой глины, так стремительно появившийся на свет, наверстывает упущенное время. Его неуемная подвижность и не по годам развитая природная любознательность малаяли убеждают всех: малыш наверняка сам организовал свое преждевременное появление — он, должно быть, вскарабкался на стены своей водяной тюрьмы в поисках выхода. И сейчас, оказавшись снаружи, возобновляет свои исследования. Жизненная миссия Малыша Нинана очень проста: ВВЕРХ! Оказавшись на руках у кого-нибудь, он норовит забраться на плечи или на шею, используя как опору уши, волосы, губы или нос. Он с готовностью прыгает в любые подвернувшиеся руки, но на самом деле ему нужны движение и высота. Грудь его матери — это родной дом, но даже сладостное утешение соска не перекрывает восторг от подпрыгивания, раскачивания и подбрасывания, и пускай при этом захватывает дух и дыхание замирает. Малыш смеется и требовательно сучит ножками: еще!

И наступает день, когда Элси без лишнего шума возвращается в свою студию и садится за мольберт, и делает это регулярно, если позволяет ребенок. Филипос видит, что последний из ее пейзажей имеет мало отношения к реальности: разве вода на рисовых полях бывает рыжего цвета, а небо — светло-зеленым? Игрушечные облака выстраиваются в ряд, как товарные вагоны. Но этот подчеркнуто примитивный стиль отчего-то удивительно располагает к себе. Кроме того, уступая мольбам Благочестивой Коччаммы и обещаниям принять все условия художника, Элси начинает ее портрет. Глядя, как сидит и позирует грозная дама, Филипос уверен, что та воображает себя эдаким Мар Грегориосом, только без посоха, облачения и святости.

Умение ходить совершенно не интересует Нинана, если оно не связано с лазанием. Зачем использовать две конечности, когда у нас есть четыре? — вот его философия. Четыре позволяют подняться вертикально. Вскоре звук глухого удара от приземления крошечного тела на неумолимый пол становится привычным. Следует короткая пауза, за ней непродолжительный жалобный вой — больше негодования, чем боли, — а затем ползун повторяет попытку.

— Он как его дед, немножко леопард, — улыбается Самуэль.

Большая Аммачи знает, что малыш похож на своего деда и отца и в другом: вода, льющаяся на голову, приводит Нинана в замешательство, заставляет его скашивать в сторону глаза, затем сводить их к середке, в расфокусированном взгляде одна лишь растерянность. У него есть Недуг.

Большая Аммачи зовет обоих родителей к себе в комнату и, копируя движения своего покойного мужа, достает и разворачивает перед ними «Водяное Древо» — так она называет родословие. Перед свадьбой Филипос рассказал Элси про Недуг. Тогда она не слишком обеспокоилась и, кроме того, уже кое-что слышала об этой истории раньше. «В каждой семье что-то такое бывает», — сказала тогда Элси. А как насчет ее собственной семьи? «Выпивка. Мой дед. Мой отец. Его брат. Даже мой брат».

Большая Аммачи показывает Элси всю родословную.

— Вам просто нужно быть очень внимательными, когда Нинан подходит к воде. Не стоит учить его избегать воды. Он и сам не захочет туда лезть. Ну если только не пойдет в твоего мужа, который упорно старался научиться плавать, — слава богу, отказался-таки от этой идеи.

Филипос молчит. Он никогда в жизни не боялся за себя так, как сейчас боится за сына.

Около полуночи 14 августа 1947 года по радио раздается голос премьер-министра Джавахарлала Неру, и это самые важные слова, что звучали до сих пор из этого репродуктора. Чуть раньше в этот же день в мире появился Пакистан. «Много лет назад, — говорит Неру на превосходном английском настоящего англичанина, — мы назначили встречу с судьбой. Сегодня, когда часы пробьют полночь и весь мир будет спать, Индия пробудится к жизни и свободе».

Но пробуждение Индии оказалось кровавым. Двадцать миллионов индусов, мусульман и сикхов, вынуждены покинуть родные земли, где их семьи жили многие поколения. Мусульмане устремляются в новообразованный Пакистан, а индусы и сикхи, которые внезапно оказались вне Индии, направляются туда. На поезда, забитые беженцами, нападают бандиты иных религиозных взглядов. Кровожадные толпы крушат черепа младенцев, насилуют женщин и калечат мужчин, прежде чем убить их. Жизнь и смерть мужчины и его семьи зависит от наличия или отсутствия крайней плоти. Филипос вспоминает свое путешествие на поезде из Мадраса и Арджуна-Кумара-Железнодорожника, любителя нюхательного табака, восторгавшегося тем, как мирно уживаются в одном купе все религии и все касты. «Почему за пределами поезда все иначе? Почему нельзя просто дружно жить всем вместе?»

В Южной Индии, в Траванкоре, Кочине, Малабаре, люди и в самом деле живут дружно и мирно. Насилие, творящееся на севере, воспринимается так, будто оно происходит на каком-то другом континенте. Мусульманам малаяли, чья родословная восходит к аравийским купцам, дау которых принесло течением на Берег Пряностей, нечего бояться своих соседей — немусульман.