class="p1">Стоявший рядом с ним Чу Ваньнин поначалу не придал значения его странному поведению, но чем больше он наблюдал за Мо Жанем, тем острее ощущал какую-то подозрительную ненормальность…. Он не мог отвести взгляда от стоявшего у стола человека, который словно умалишенный судорожно ворошил старые письма.

Маленький птенец страха пробил скорлупу и, высунув наружу свой клюв, едва слышно постучался в сердце Чу Ваньнина.

Что-то здесь не так.

Он медленно подошел, глядя на совершенно искренне недоумевающего Мо Жаня, который с безумным видом продолжал перебирать письма.

Что же тут не так?

— Моя мать давно умерла… — вдруг пробормотал Мо Жань, глядя на Чу Ваньнина. — Зачем я писал ей письма?

Чу Ваньнин следил за каждым его движением. Страх, что только-только проклюнулся в его сердце, бился о скорлупу, пытаясь вырваться из мрака, ворвавшись в мир несущей погибель кровавой бурей. Черные тучи сгущались, опускаясь все ниже.

Забыть такое распространенное приветствие, как «читая это письмо, представь, что мы встретились лично, и ты видишь мое счастливое лицо» уже довольно необычно, но не невозможно. Однако написать столько писем и напрочь забыть об этом — это как-то уж слишком подозрительно. Подобную странность и правда сложно объяснить.

Мо Жань разворачивал все новые письма:

— И ты видишь мое счастливое лицо… и ты видишь мое счастливое лицо… — в лихорадочно блестящих угольно-черных глазах, которые сейчас приобрели едва заметный фиолетовый оттенок, отражалось что-то слишком мучительное и противоречивое.

Казалось, что ему и правда не хватает какой-то важной части воспоминаний. Звук в ушах стал похож на хруст скорлупы, которая вот-вот треснет.

Чу Ваньнин затаил дыхание, чувствуя, как немеет его позвоночник. Кроме них в библиотеке не было ни души, и в этой мертвой тишине, едва шевеля губами, он прошептал:

— Ты в самом деле не помнишь? Сам же когда-то сказал мне, что несмотря на то, что твоя мама не может получить эти письма, ты все равно хочешь ей написать.

Мо Жань резко вскинул голову. Чу Ваньнин чувствовал лишь, как постепенно в его жилах стынет кровь, и даже дыхание замерзает, превращаясь в лед.

— Первое, что ты научился писать, это было вовсе не твое имя.

Сердце Мо Жаня забилось быстрее. Внезапно севшим голосом он спросил:

— А что тогда?

— Первое, что ты попросил меня научить тебя писать, было слово «мама».

Снаружи гремел гром, сверкали молнии и заунывно завывал ветер. Казалось, бесчисленные призрачные когти скребутся в окна, пытаясь порвать оконную бумагу и сломать деревянные рамы. Вспышка молнии залила все вокруг сине-зеленым светом.

Наступающий на бессмертных Император пробормотал:

— Ты… в самом деле учил меня?.. Почему я совсем этого не помню… совсем ничего не помню.

Ветер гнул стонущие деревья и их тени раскачивались из стороны в сторону, порождая ощущение, что всю гору заполонили тысячи неупокоенных душ и злых духов.

Лицо Чу Ваньнина смертельно побледнело. Уставившись на Мо Жаня по-соколиному острым взглядом, он спросил:

— Ты совсем этого не помнишь?

Его сердце стучало, словно боевой барабан. После нескольких томительных секунд молчания совершенно растерявшийся Мо Жань ответил ему вопросом на вопрос:

— Помню что?

Барабанный бой прекратился. Маленький клюв страха, наконец, пробил скорлупу, небеса раскололись и всепоглощающий ужас осознания стремительным потоком устремился наружу, девятым валом обрушившись на единственного трезвомыслящего человека в этой комнате!

Кожа на голове Чу Ваньнина онемела… Он и правда не помнит? Как он может этого не помнить?!

Когда-то Мо Жань сказал ему, что желает собственноручно писать письма матери, и даже написал больше трехсот. Он говорил, что хочет собрать тысячу посланий, а затем в день поминания умерших[248.1] сжечь их, чтобы передать ей в загробный мир…

Больше трех сотен писем! Как можно так легко забыть о подобном?!

Губы Чу Ваньнина чуть дрогнули. В этот момент его посетила ужасная догадка. Севшим голосом он тихо спросил:

— Ты… помнишь, что сказал мне, когда в первый раз увидел Тяньвэнь?

— А я что-то говорил? — ответил Мо Жань. — Это было так давно, как я могу это ясно помнить?

— Ты сказал, что мечтаешь о таком же непревзойденном божественном оружии, — сказал Чу Ваньнин. — Ты тоже хотел владеть Тяньвэнь…

С ясно читаемой насмешкой в глазах, пьяный мужчина перед ним спросил:

— И для чего же я хотел Тяньвэнь? Для допроса людей или для их убийства?

— Для дождевых червей, — прошептал Чу Ваньнин.

В тот год на лестнице у Павильона Алого Лотоса еще совсем незрелый и нежный юноша с улыбкой поднял зонтик из промасленной бумаги и сказал ему:

— Оно ведь может спасать дождевых червей.

Однако сейчас, прищурив свои по-звериному хищные глаза, Тасянь-Цзюнь смотрел на него с явным непониманием:

— Какие еще дождевые черви?

Снаружи раздался раскат грома, фиолетовая молния пронзила ночную тьму. Громыхнуло. Чу Ваньнин сжал губы, в его карих глазах отразилось смятение, зрачки резко сузились. Тело сковал могильный холод, который, казалось, проник до костей.

На самом деле, в тот вечер Мо Жань ничего не сделал с Чу Ваньнином. Может, император и правда очень много выпил, но после он еще долго в задумчивости перебирал письма, словно забыв о его существовании.

Он так и уснул на письменном столе, даже в дреме продолжая бормотать:

— Что за дождевые черви?.. Не помню никаких дождевых червей…

Вдруг шквальный ветер распахнул окно. С грохотом и воем в комнату ворвался горный ветер с дождем, погасив стоящую на столике масляную лампу. В комнате тут же стало темно.

Опустив голову, Чу Ваньнин стоял рядом с Мо Жанем. Чувствуя, как его губы сводит от холода, он смотрел на спящего мужчину. Неясная идея, что возникла в его голове, начала оформляться, становясь все более ясной и отчетливой… По какой причине Мо Жань не может вспомнить некоторые события из своего прошлого? Почему он так избирательно выкинул из памяти самые хорошие и добрые воспоминания?

Он слишком много выпил? Это просто случайное совпадение? Или… все-таки кто-то намеренно стер из его души все прежние добрые помыслы.

Крепко уснувший на столе Тасянь-Цзюнь тихо простонал:

— Холодно…

Кровь Чу Ваньнина застыла в жилах, все тело онемело, но услышав, как Мо Жань сказал, что ему холодно, он, не раздумывая, сразу подошел к окну и, подняв руку, закрыл створки, отгородившись от ветра и дождя снаружи.

Разобравшись с распахнутым окном, Чу Ваньнин, однако, не спешил отходить от него. Все еще в оцепенении, с гулко стучащим сердцем